— Пруссак Эмиль — не единственный ловец простофиль в Берлине. Все знают, что среди калек много тех, кто притворяется, чтобы заработать на жизнь. В первом письме доктор Гнаденшусс упомянул, что видел, как один из них встал с тележки и пошел прочь, словно его второе имя — Лазарь. Предположим, он видел, как встал и пошел Пруссак Эмиль. Предположим, сосредоточился на людях, которые используют каталки клутцев. Предположим, он думает, что, возможно, в конце концов подстрелит нужного человека.
— Зачем предполагать, если можно сказать: «Притворимся»? — спросил Геннат. — Или «помечтаем»? Или «давным-давно жили-были»?
— В то же время он начинает вбивать себе в голову, что оказывает обществу важную услугу, избавляясь от этих людей. И что может дразнить нас этим в газетах. Что мы ничего не сможем с этим поделать, пока нам не улыбнется удача. Которая, вероятно, и нужна, чтобы раскрыть подобное дело.
— Этого я и не понимаю, — сказал Вайс. — Желания подразнить нас. Он делает это, чтобы заставить нас гоняться за собственным хвостом или просто так, черт возьми?
— Все просто, — ответил Геннат. — Он ненавидит полицию. Я слышал, многие ненавидят, шеф.
— А я-то думал баллотироваться в Рейхстаг, — сказал Вайс. — Жаль.
— Между тем он создает себе скандальную славу, укрепляя в обществе мнение о том, что мы кучка деревенских идиотов, — добавил Геннат.
Я взглянул на часы:
— Мне пора.
Вайс улыбнулся:
— Ты идешь в тот бар «кольца», Берни? В «Синг-Синг»? Сегодня вечером?
— Я подумал, что смогу.
— Если повезет, его убьют, — сказал Геннат. — Мимо дверей этого заведения даже крысы ходят на цыпочках.
— Эрнст прав, Берни. Будь осторожен. Там не любят полицейских.
— Знаю. Поэтому я решил взять с собой кое-кого. Кого никто и за миллион лет не заподозрит в прогулках с коппером.
— О! И кого же?
— Девушку.
Когда Роза Браун закончила играть на саксофоне в оркестре «Халлер-Ревю», мы вышли из клуба и пошли на север по Фридрихштрассе в сторону Ораниенбургер Тор. Почти наступил час ночи, но улицы по-прежнему были полны потных берлинцев, которые, словно мотыльки, слетались к ярко освещенным барам, шумно радуясь жаркому лету и перспективе еще сильнее напиться.
— Не ожидала увидеть тебя сегодня вечером, — сказала Роза. — И уж точно не в таком костюме. Откуда он у тебя?
— А что с ним не так?
— Ты прекрасно знаешь.
— Произнесла женщина в мужском смокинге.
— Это моя рабочая одежда.
— Как и у меня, собственно говоря. В том баре, куда мы идем, полно воров и убийц. А значит, будет лучше, если я постараюсь слиться с толпой.
— Трудновато представить, чтобы этот костюм куда-то вписывался, кроме загородной охоты или ипподрома.
— Ну, ты не так далека от истины. Пару лет назад мне пришлось немного побродить по Хоппегартену в поисках одного сутенера, за которым мы охотились. Я за казенный счет купил этот костюм и подходящую к нему кепку, чтобы больше походить на любителя спорта.
— Боюсь, скорее, на ирландского сутенера.
— Тоже хорошо.
— Так, значит, ты на работе?
— В некотором смысле. По правде говоря, я высматриваю кое-кого. Но подумал, что неплохо бы пригласить тебя и совместить приятное с полезным. Тем более весь вечер за казенный счет. Кстати, это напомнило мне кое о чем. Единственная тема, которую мы не станем упоминать в том месте, это то, что я полицейский. Ладно? Ты поймешь почему, когда мы туда доберемся.
— Так как тебя зовут? На случай, если кто-то спросит.
— Зер. Хельмут Зер.
— Приятно познакомиться, Хельмут. А ты не боишься, что кто-нибудь тебя узнает?
— Я — сержант полиции, а не заместитель комиссара. Кроме того, думаю, к этому времени большинство посетителей «Синг-Синга» будут слишком пьяны, чтобы отличить меня от лепрекона.
— Я, конечно, слышала об этом месте. Люди говорят, «Синг-Синг» — самый опасный бар Берлина.
— Возможно, так и есть.
— И почему ты считаешь, что я захочу туда пойти?
— Любая девушка, которая пользуется зеленой помадой и лаком для ногтей в тон, производит на меня впечатление человека, который любит опасную жизнь. С такой цветовой комбинацией ты должна хорошо туда вписаться.
— Думаю, мы и сами неплохая комбинация, а? Твоя внешность, ирландец. Мой талант. Моя зеленая помада. Твой зеленый костюм. Люди подумают, что мы пара. Хоть и безвкусная. В основном, из-за тебя.
— Мы и есть пара. Серьезно. Пока будем в «Синг-Синге», мы должны присматривать друг за другом, как два каторжника, скованные одной цепью. Если услышишь что-то хотя бы слегка предосудительное, немедленно скажи мне.
— Ты меня пугаешь.
Я приобнял ее:
— Ты будешь в полной безопасности, пока слушаешься меня, Роза.
— А, я поняла твою стратегию, ирландец. Она очень коварная. Ты хочешь запугать меня, чтобы я упала в твои объятия, а потом кто знает куда?
— Думаю, мы оба знаем, куда, не так ли?
Я остановился и наклонился, чтобы поцеловать ее зеленые губы.
— Нет, погоди, — сказала она. — Хочешь смазать мою помаду? Сможешь целовать меня сколько угодно после того, как мы побываем в том месте. Но сейчас нужно, чтобы ты вел себя как Тангейзер
[47] и обращался со мной как с девственной принцессой. Подходит?
— Договорились.
Мы пошли дальше.
— А разве «Синг-Синг» — не тюрьма в Китае? — спросила Роза.
— Нет, в Нью-Йорке. Но не спрашивай, почему она так называется. Более известно, что в «Синг-Синге» есть электрический стул, который называют «Старина Спарки». Это скорее прозвище, я полагаю. Мне говорили, в клубе тоже есть такой. Но он только для вида.
— Рада слышать.
Мы подошли к облицованному каменными глыбами дверному проему. Как и все остальное в этом месте, он выглядел так, будто ему место в тюрьме, — со своим решетчатым окошком и двойными дверями. Я позвонил в звонок, и за решеткой показался глаз, затем похожий на злобного моллюска рот, который потребовал назвать пароль.
Без особой уверенности я произнес:
— Гитлер.
Через несколько секунд раздался грохот замка и звук отодвигавшегося засова.
— Будем надеяться, что выбраться из этого места будет так же легко, — пробормотал я.
Тут дверь распахнулась, выпустив на волю шум, полный дыма и запаха алкоголя.
Дылда на входе был наполовину человеком и наполовину бульмастифом. Посередине его носа проходил глубокий шрам, от чего казалось, что носа у него два, а одно ухо напоминало эмбрион. Никто не принял бы этого типа за разумное существо, если только не считал разумным монстра Франкенштейна. На дылде была форма тюремного охранника, в руке — дубинка, от него сильно несло пивом, а когда он улыбался, это было все равно, что смотреть на древнее кладбище. Он захлопнул и запер дверь, затем махнул официанту. Бритоголовые официанты, переодетые заключенными с номерами на спинах, имели тот же суровый вид, что и охранник. Тот, что подвел нас к столику 191819, напоминал железнодорожное полотно на Потсдамском вокзале — так много шрамов было у него на лице. Я дал ему пять марок и велел принести бутылку немецкого шампанского и бокалы. Официант быстро вернулся с «Хенкелем» и двумя эмалированными кружками.
