— Конечно.
— Что, черт возьми, на тебя нашло?
— Вы там были?
— Я все видел. Тебя и Старину Спарки. Повезло, что узнал тебя только я, иначе поджарили бы по-настоящему.
— Вы преувеличиваете.
— Преувеличиваю?
— Когда мы познакомились, я сказал вам, что служу в полиции. Иначе был бы для вас очередным немцем. Роза, это Эрих Ангерштейн. Он гангстер. Но ты можешь пока расслабиться. Он и мухи не обидит. Если в этом не будет выгоды.
— Мне приятно с вами познакомиться, герр Ангерштейн. Наверное.
— Все в порядке, сладкая. Я не кусаюсь. Только не за рулем новой машины.
— Симпатичная. А что это? «Мерседес Гетевей»?
— О, она мне нравится, Гюнтер. Держись за нее. В ней есть отвага.
— Больше, чем во мне, полагаю.
— Возможно. Послушай, Гюнтер, люди, которые управляют тем клубом, ненавидят полицейских больше, чем терять деньги. Допустим, я бы тебя сдал?
— Зачем, если вы знаете, что я пытаюсь найти убийцу вашей дочери?
— Может, и так. Но я все равно не понимаю, зачем ты туда пошел.
— Я кое-кого искал. Возможного свидетеля.
— Убийства моей дочери?
Я не хотел болтать лишнее. Мне было совсем не нужно, чтобы Ангерштейн нашел Пруссака Эмиля и сам его допросил. Неизвестно, чем это могло закончиться.
— Точно не знаю. Все зависит от того, что он мне скажет, когда я его догоню. Ему может быть известно что-то полезное. А может, и нет.
— Возможно, я смогу помочь его найти.
— Возможно.
— У этого типа есть имя?
— Да, но я не уверен, что назову его вам.
— Почему?
— На тот случай, если вы решите пойти на попятную и отыскать его самостоятельно. Может, даже найдете. С вашей подготовкой и опытом, не удивлюсь этому. Но вы можете потерять терпение. И, не зная верных вопросов, получите неверные ответы.
— Понимаю, о чем ты.
— Послушайте, если вы возьмете закон в свои руки, то при сложившихся обстоятельствах я вряд ли смогу винить вас за это. Но, поступив так, вы не поможете моему расследованию.
— А если я дам тебе слово?
— Да ладно, вы же берлинский гангстер, а не офицер прусской армии.
— Значит, мое слово ничего не стоит?
— Возможно. Послушайте, не знаю, как вы, а я — циничный ублюдок. В этом секрет моего обаяния.
— Я уже говорил, что лишь хочу помочь тебе поймать человека, который убил мою дочь.
— Конечно, я понимаю. Разница в том, что я хочу возбудить против него дело, а вы — убить.
— В конечном счете какая разница?
— Откровенно говоря, никакой. Но моя работа состоит в том, чтобы проследить, что нужный человек лишится головы.
— Значит, ты не собираешься назвать мне его имя?
— Не представляю, как бы я это сделал.
Ангерштейн вздохнул:
— В шахматах для этого есть название. Когда после нескольких часов игры ни один из соперников не может сдвинуть фигуру и никто не может ни выиграть, ни проиграть.
— Пустая трата времени?
— Пат. Ты что, никогда не играл в шахматы?
— Играл. И Гамлета я тоже играл, но совесть не будет меня мучить, если я не выиграю и не проиграю вам, герр Ангерштейн. Вы — не единственный информатор в этом городе. Нет такого детектива, который не нашел бы себе другого информатора.
— Да, но поверь, я самый осведомленный информатор, которого ты только можешь найти. В Берлине происходит не так много преступлений, о которых мне неизвестно. Дело в том, что не только я желаю поимки этого ублюдка, но и все боссы, которых я представляю в синдикате. Такой убийца вреден для дела. Слишком много копперов его разыскивают. И в результате видят больше, чем следовало бы.
— Вот это я могу допустить. Но, как уже сказал, я не из доверчивых, герр Ангерштейн. Мне платят не настолько много, чтобы я думал. Когда идет снег, я знаю, что нужно оставаться дома. В наши дни этого достаточно, чтобы стать детективом.
— Подозреваю, что ты гораздо умнее, чем говоришь. И гораздо умнее, чем говорит твой костюм. Послушай, Гюнтер, я клялся «кольцу» в том, что ради блага собратьев буду выводить копперов на чистую воду. Но тебя я не выдал. Это должно чего-то стоить.
— Для этого тоже есть название?
— Можешь называть это жестом доброй воли. Я понимаю твою дилемму. Но действительно хочу, чтобы ты поймал этого ублюдка. Не только ради меня и Евы, но и ради всех, кого он убил. И тех, кого он еще может убить. Поэтому, пожалуйста, дай мне шанс. Позволь тебе помочь. Для такого, как ты, преступный мир Берлина — консервная банка без ключа. А со своими связями я, вероятно, вмиг поймаю эту рыбку.
— Первая разумная вещь, которую вы сказали с тех пор, как предложили подвезти нас.
— Так ты назовешь мне имя?
— Я все еще размышляю об этом.
— Ну, размышляй, коппер, мы уже приехали.
— Не торопите меня. Моя голова по-прежнему напоминает китайский электрощиток.
Из салона дорогой машины Ноллендорфплац выглядела намного лучше. Наверное, как и большинство других вещей. Новый «Мерседес» со спицевыми колесами и сшитыми вручную кожаными чехлами был похож на розовые очки. Даже выхлопные газы пахли приятно. Ангерштейн снял перчатку, полез в карман шелкового костюма и достал маленькую жесткую визитку, которую протянул мне красиво наманикюренными пальцами. Там был напечатан адрес шикарного дома в Лихтерфельде, на канале Тельтов, номер телефона и его имя. Говорят, преступления — дело невыгодное, но льготы, как по мне, дают просто отличные.
Мы с Розой вышли из машины. Затем я наклонился к водительскому окну и сказал:
— Пруссак Эмиль.
— И все?
— Он ловит зевак и сгребает «снежок». Притворяется ветераном-инвалидом. Но, в основном, стоит на стреме у грабителей. Ставит свою каталку возле дома и дует в горн, если появляется кто-то из полиции. В ночь, когда убили вашу дочь, одну из квартир поблизости как раз ограбили.
— И ты пошел в «Синг-Синг», чтобы что? Спросить у местных, не работал ли кто с ним? Удивительно, что ты так долго остаешься в живых, Гюнтер.
— У меня есть не только уши, но и глаза. Так получилось, что человек, которого я искал, высокий, бледный, похож на военного, с пятном цвета портвейна на шее, будто неосторожный официант что-то пролил ему за воротник. Мы, детективы, называем это описанием. Возможно, вы где-то слышали об этом.
— Не слишком много деталей, так?
— Если ты полицейский, не слишком много — это иногда все, за что можно зацепиться, герр Ангерштейн. Попробуйте как-нибудь.
