Бригитта рассмеялась:
— Глупости какие.
— Нет, правда. Он сосчитал всех, когда они выходили из восьмидесяти пяти лесбийских ночных клубов и спортивных ассоциаций в городе. Не говоря уже обо всех театрах.
— Зачем кому-то заниматься подобными подсчетами?
— Хиршфельд очень интересуется сексом. Всеми видами секса. Но не спрашивай меня, почему.
— Кстати, где твоя тележка?
— Сломалась.
— Ты ее сломал?
— Похоже, я куда больший клутц, чем предполагал.
— И что собираешься теперь делать?
— Не знаю. Позвоню боссу, наверное. Узнаю, что мне делать. Но скажу ему, что думаю выбросить полотенце, пока кто-нибудь меня им не придушил. У меня сегодня была стычка с бандой диких парней, и я чуть на самом деле не стал калекой.
— Звучит не очень хорошо. А я уже начала привыкать к твоим появлениям здесь.
— Есть и другие места, где мы можем встречаться. Рестораны. Спальни. Мы даже могли бы пойти на настоящее безумие и отправиться как-нибудь в парк.
— Конечно. Но здесь ты у меня под контролем, и мне это нравится. Ты сильно отличаешься от мужчин, которых я встречаю в театре.
— Наверное, так и есть. Если бы я только мог научиться не свистеть.
— Сможешь?
— Нет, если рядом такая первоклассная блондинка, как ты, ангел. Из-за тебя каждый встречный немец будет свистеть, будто зимние сквозняки в замке.
Позже, когда я возвратил себе относительно нормальный вид и вернулся на Ноллендорфплац, выяснилось, что фрау Вайтендорф снова беспокоится о Роберте Рэнкине.
— Вы ведь знаете, что я убираю его комнату, — сказала она.
— Хотелось бы, чтобы и мою убирали.
— Вы мне не платите столько, сколько он. В любом случае, послушайте, я беспокоюсь не столько за него, сколько за всех нас. Вчера убирала его комнату и нашла на полу это.
Она достала пулю и положила ее мне на ладонь. Пуля была для автоматического пистолета 25-го калибра.
— Нет закона против ношения оружия, — сказал я. — Даже Томми имеет право на самооборону.
— Я это понимаю. Но он пьет. И пьет слишком много. А мой старик говорил, что оружие и алкоголь несовместимы.
Я улыбнулся и не стал ей говорить, что все четыре года в окопах пил, наверное, каждый день. Иногда выпивка — единственная веская причина нажать на спусковой крючок.
— Человек, который заряжает пистолет, будучи сильно пьяным, — настаивала фрау Вайтендорф, — верный путь к катастрофе. Если это и делать, то хорошо. И лучше всего трезвым. Кроме того, мне не нравится оружие в доме. Оно заставляет меня нервничать.
— У меня же есть пистолет.
Я вспомнил, что хоть и потерял где-то вальтер, у меня еще оставался маленький пистолет Райхенбаха. И тот был удобно прижат к моему животу, пока мы с квартирной хозяйкой разговаривали.
— Это другое. Вы полицейский.
— Вы удивитесь, если узнаете, сколько жалоб поступает в полицию на то, что мы стреляем в невинных людей.
— Тут не до шуток, герр Гюнтер. Кроме того, Рэнкин англичанин. Англичане ведь ненавидят нас? Он, возможно, и нет. Но остальные ненавидят почти так же, как французы.
— Ладно, я поговорю с ним, когда увижу в следующий раз.
— Спасибо. Еще можете упомянуть, что я не одобряю не только оружие, но и присутствие по ночам в его комнате женщин. В частности, фройляйн Браун. Я бы не возражала, но они шумят и мешают мне спать.
— Что-нибудь еще, фрау Вайтендорф?
— Да, звонил некто Эрих Ангерштейн. Дважды. Просил вас перезвонить. Но он мне не понравился. У него очень заурядный голос. Я спросила его номер, а он сказал, что у вас уже есть его визитная карточка, но, если потеряли, можете в любой вечер на этой неделе найти его после полуночи в «Кабаре Безымянных». Не то чтобы это мое дело, герр Гюнтер, но я слышала, «Безымянные» — место, которого должны избегать респектабельные люди.
— Я не респектабельный человек, фрау Вайтендорф, а полицейский, а значит, хожу в дурные места, чтобы вам не приходилось этого делать. Когда побываю в «Безымянных», расскажу все об этом заведении, и вы сможете меня поблагодарить.
Я позвонил по номеру Ангерштейна, но мне никто не ответил. Тогда я позвонил на «Алекс». На этот раз Вайс оказался на месте, и я сообщил ему, что не произошло ничего особенного, если не считать поломки тележки. Наступило долгое молчание. Казалось, Вайс задумался.
— Очень жаль.
— Я подумал, не захотите ли вы оставить меня на улице, — добавил я, надеясь, что он скажет «нет». — Но без этой штуковины мне придется изменить внешность. Раздобуду костыль и буду просить милостыню на одной ноге.
— И что ты сам об этом думаешь?
— Думаю, что мог бы это сделать.
— На самом деле все зависит от тебя, Гюнтер.
— Можно честно? Я начинаю думать, что зря трачу время. Особенно теперь, когда произошло еще одно убийство. Считаю, нужно сменить тактику.
— Что ж, попытка была смелая. Благородный провал, если хочешь. Я по-прежнему убежден, что ради поимки убийцы мы должны попробовать все, даже если то, что делаем, выглядит необычным или неприятным. Но, возможно, ты прав, и сейчас самое время сменить тактику, попробовать что-то новое. К чему бы это ни привело. Гжесинский рвет на себе волосы. У нас очень мало идей, а общественность не особо помогает. Не мне тебе рассказывать, сколько времени мы потратили впустую из-за моей статьи в газете с призывом о помощи. Можно подумать, берлинцы не желают поимки этого типа.
— Такое, безусловно, возможно. — Он сделал паузу. — Но с тобой-то все в порядке? С твоим состоянием. Чувствуешь себя хорошо?
— Если вы о том, бросил ли я пить, то да, бросил.
— Это уже кое-что, полагаю. Я имею в виду, полицейская работа тебя не утомляет?
— Нисколько, сэр. И я хочу поймать этого убийцу так же сильно, как и вы.
— Хорошо, хорошо.
— Но я не изменил свою гипотезу, Виннету и доктор Гнаденшусс — один и тот же человек. По этой причине и с вашего разрешения мне придется поговорить с девушкой министра, Дейзи Торренс. Похоже, ее предыдущий любовник, парень по фамилии Гайзе, Руди Гайзе, во время войны увлекался тем, что уродовал вражеские трупы. Отрезал уши и тому подобное. Поговаривают, он до сих пор носит с собой нож. А если добавить, что, по общему мнению, он ненавидит женщин, из него может получиться ценный подозреваемый. Как я уже говорил, от отрезания уха до снятия скальпа всего пара сантиметров. Стоит проверить, я думаю.
— Очень хорошо. Но, пожалуйста, будь очень осторожен. Сейчас я не особенно популярен у министра. Полагаю, он уволил бы меня, если бы мог. Уволь он из полиции еврея, это, определенно, помогло бы ему хорошо выглядеть перед своими врагами. Тем более он и сам еврей. Министр даже может придумать вескую причину избавиться от меня. Похоже, президент полиции Штутгарта Кляйбер пожаловался на мою книгу, обвинил меня в сведении старых счетов. Что попросту неправда.
