— Одевайся, дорогая. Ступай домой. Забудь, что видела нас. Мы здесь закончим с твоей алголагнией.
Женщина схватила одежду и убежала. Она поняла, что мы настроены серьезно. Хотя бы по тому, что в руке у Ангерштейна был пистолет.
— Уберите «бисмарк», — велел я. — Он нам не понадобится. Клиент и так связан и готов к сократовскому диалогу.
Ангерштейн пожал плечами и сунул пистолет в маленькую кобуру на поясе.
— Не стану притворяться, что понимаю, с какой стати кому-то хочется быть выпоротым, — сказал он, взяв палку. — Но чего только не бывает! Особенно в Берлине. Лично я считаю, что это связано с мирным договором. Мы все еще корим себя за то, как закончилась война. Или платим кому-то вот за это.
— Какого черта вам нужно? — потребовал объяснений Эмиль.
— Нужны ответы на некоторые вопросы, — сказал я, придвигая стул к его голове, сидеть рядом с которой казалось предпочтительнее, чем на другом конце.
Парик Пруссака пропал, а родимое пятно на шее было именно таким, как описывал Иоганн Тецель, — словно неосторожный официант пролил что-то за воротник рубашки.
— Получим ответы — оставим тебя в покое.
Может, даже развяжем перед уходом, если будешь вести себя хорошо. Вот так просто.
— И кому нужны ответы?
— Давайте кое-что проясним, — произнес Ангерштейн и двинул ему палкой по голому заду, от чего я вздрогнул. — Вопросы тут задаем мы.
— Да-да-да. Я расскажу все, что вы хотите — Несколько недель назад, — продолжил я, — ты со своим приятелем Карлом Сатмари отправился на дело. Южнее Виттенбергплац, позади здания на Вормсерштрассе. Я нашел твою тележку. Ты стоял на стреме. Тот горн в спальне — ты должен был дуть в него, если появятся полицейские?
— Кто сказал?
Ангерштейн снова ему врезал:
— Только ответы, пожалуйста. Никаких вопросов.
— Та история меня не интересует, — продолжил я. — Я хочу знать, почему ты сбежал. Что такое увидел, раз бросил тележку и сделал ноги.
— Понятия не имею, о чем вы говорите, — настаивал Эмиль. — Вы правы. Я изображал шноррера и высматривал полицейских, пока Сатмари работал. Ловил зевак. Признаю вину. Без возражений. Но я потерял ту тележку на Виттенбергплац. Любопытный коппер начал задавать неудобные вопросы, пришлось сбежать. Понятия не имею, как тележка оказалась там, где вы сказали. Но Вормсерштрассе не так далеко от Виттенбергплац.
— В ту ночь была убита женщина, — сказал я. — Убита и изуродована. Я думаю, что ты мельком видел человека, который в ответе за случившееся. Именно по этой причине ты сбежал. Испугался, что он и тебя убьет.
— Откуда такие мысли?
Ангерштейн ударил его в третий раз, и лицо Эмиля приобрело занятный оттенок фиолетового.
— Неужели тебя ничему не научили в школе? Хотя бы разнице между вопросом и ответом.
— Ладно-ладно. Зачем так сильно-то, а? Говорил же, расскажу все, что хотите.
— Пока ты ничего не рассказал, — заметил Ангерштейн.
— Послушай, Эмиль, той же ночью, кроме убийства, произошла кража со взломом на Вормсерштрассе. Это факт. И я полагаю, в ней виновен Сатмари. Если мы его спросим, а он скажет, что ты стоял на стреме, и нам придется еще раз с тобой разговаривать, то мой друг не просто изобьет тебя, а сделает что-нибудь похуже. Но тебе не стоит об этом беспокоиться. Беспокойся лучше о том, что произойдет прямо сейчас. — Я закурил сигарету. — Это твой последний шанс, Эмиль. Если мне придется задавать одни и те же вопросы, я скажу своему коллеге выбить тебя, как старый ковер. А когда ему надоест, сам возьмусь за дело. И станет только хуже, поскольку наслаждения мне это не доставит. Ни малейшего. Мне будет очень стыдно, а поскольку мне будет стыдно, я начну злиться. Возможно, разозлюсь настолько, что изобью тебя так, как никто и никогда раньше не избивал. Понимаешь? Поэтому призываю тебя начать рассказывать то, чего я еще не знаю. Пока тебе не сделали по-настоящему больно.
— Хорошо. Я действительно кое-что видел. Только совсем немного. Почти ничего. Но послушайте, если вы копперы, не представляю, как мои слова смогут вам помочь.
— Почему бы тебе не начать с самого начала? А судить мы будем. — Я откинулся на спинку стула, стряхнул на пол пепел и стал ждать.
Но Эрих Ангерштейн качал головой и глядел на меня с каменным лицом.
— Ты книжки читаешь? — спросил он.
— Конечно. Но какое это имеет отношение к делу? — ответил я.
— Ну так я читаю людей, как ты — книжки. Меня можно назвать заядлым читателем. В моем деле приходится быть таким. А тебе, судя по тому, что вижу, еще многое предстоит узнать о допросах, мой юный друг. Когда человек преуменьшает важность своих слов, можешь быть уверен, он не скажет ничего стоящего. А тебе нужна шлюха, которая не обедала несколько дней и очень хочет угодить клиенту. Здесь ничего подобного нет. Пока нет. Согласен?
Я кивнул. Эмиль уже повторял, что готов ответить на все наши вопросы, но мне пришлось согласиться с Ангерштейном. Не хотелось, чтобы он был прав, но он был прав, и мы оба об этом знали. И понимали, что произойдет дальше. Мне это не нравилось, но все, что сейчас меня заботило, — получить от Эмиля какую-нибудь информацию и как можно скорее покинуть комнату, оказавшись подальше от этой омерзительной сцены. Я снова кивнул.
Ангерштейн достал белый носовой платок, встряхнул его и засунул в рот Эмилю. Затем повернулся ко мне.
— Вот что сейчас произойдет, — спокойно сказал он, снимая пиджак и закатывая рукава рубашки. — Ты вернешься в спальню, закроешь дверь, закуришь сигарету и будешь терпеливо ждать там пять минут. Не хочу, чтобы ты со своей порядочностью и тягой к честной игре, которые проявлял в «Кабаре Безымянных», мешал мне выколачивать эту сволочь, как старый ковер. Твои слова. Ты ведь так сказал, да? Я буду избивать этого ублюдка, пока ему не захочется рассказать всю свою биографию — начиная с той минуты, как он отпустил сиську матери.
Сев на край зловонной кровати, я закурил сигарету, чтобы отвлечься от запаха, и оглядел пустую комнату, которая в ответ уставилась на меня. В неприятном ожидании Эриха Ангерштейна — но не настолько неприятном, как у Пруссака Эмиля, — я ощущал себя призраком и выглядел, наверное, соответственно. Но не вдыхать запах постели оказалось легче, чем отвлечься от звуков, доносившихся из соседней комнаты. С моей стороны было трусостью позволить гангстеру выполнять грязную работу, но сейчас это казалось ерундой по сравнению с необходимостью выяснить имя человека, которого я смогу арестовать. Вероятно, я убедил себя, что цель оправдывает средства, — вечная дилемма честного полицейского, когда дело не желает раскрываться.
Пять минут, сказал Ангерштейн. Пять минут на то, чтобы я выкурил сигарету, а он заставил Эмиля рассказать все, что тот знает. Мелочь в сравнении с жизнями других мужчин и женщин, которых могли убить, но все же это были долгие пять минут. Разумеется, до меня доносились приглушенные звуки происходившего. Резкие удары палки и невнятные вскрики Эмиля. Если я это слышал, то соседи, скорее всего, тоже, но в подобном доме никто не попытался бы вызвать полицию. В этой части Берлина не особенно много полицейских или телефонов-автоматов. Через пару минут я зажал сигарету между зубами и заткнул уши, от чего мысли о собственной вине запульсировали в черепе, — меня словно лихорадило.
