* * *
Дидра Гавелл моргнула. Поморщилась. Она лежала на боку, свернувшись калачиком, делая глубокие неровные вдохи, втягивая воздух в саднящие легкие.
Она проснулась.
Все тело болело, а значит, она еще была жива. Боль пульсировала всюду, но сильнее всего – в голове. Сил совершенно не осталось, зато Дидра снова все чувствовала.
Она лежала на твердом и холодном деревянном полу. В воздухе стоял сильный запах: затхлый, речной запах. Где-то шел дождь, в окна бился ветер… но ее от природы защищали стены.
И еще кто-то пел. Не то детскую песенку, не то колыбельную. Слов она не разобрала.
Она крепко зажмурилась. Должно быть, та тварь в облике девочки что-то сделала с ней, когда затащила под воду реки Тандл. Применила заклятие, которое заставляет идти куда скажут и выполнять приказы, не задавая вопросов. Но сейчас воля мало-помалу возвращалась. Перед мысленным взором танцевали странные образы.
Белый лес. Его призрачные деревья. Создание, что вело ее через тени, по тропинке из черепов к золотой двери. А за ней…
Разум отвернулся от этого, словно ребенок при виде паука.
Когда Дидра снова открыла глаза, то очертания комнаты прояснились. Узнала она ее не сразу. Тускло освещенная настольной лампой – свет которой Дидра и приняла за сияние желтой луны, – это была ее собственная гостиная.
Тут словно порылась свора собак.
На полу валялись книги, из многих были выдраны куски страниц. Удобное кресло лежало, опрокинутое, на боку. На ковре блестели осколки разбитого зеркала. Коллекция птичьих черепов, конечно, так и осталась на каминной полке в прежнем порядке, но по ним словно прошелся молотком какой-нибудь зловредный ребенок.
Заметив краешком глаза какое-то движение, Дидра обернулась.
На кофейном столике, сидя на четвереньках, устроилась тварь-девчонка и следила за ней. Крылья она сложила и откинула капюшон, а страшное лицо скрывалось за прядями волос, которые в свете лампы отливали темнейшим оттенком зеленого. С чудовища на крышку столика и на ковер, образуя влажное пятно, стекала речная вода.
Однако сильнее Дидру испугало создание, стоявшее позади. Оно присело у двери, такое огромное, что едва умещалось в комнате. Оно было соткано из теней цвета запекшейся крови, и его туловище ходило ходуном, будто внутри него что-то бурлило и перетекало. Форму оно имело почти человеческую, разве что голова была собачья, с тупой мордой и пеньками ушей, задевавшими потолок. На месте глаз зияли две глубоко посаженные бездны.
Дидра отползла как можно дальше от чудовищ и забилась в угол. До нее дошло наконец, что ей холодно и что она насквозь промокла, совсем как тварь-девчонка. Она знать не знала, как оказалась тут. Как ее вынесли из Не-Леса.
Наконец она уловила отрывок песни, долетавшей откуда-то сверху.
– Вести добрые с песней птичка несет…
Голос был детский, высокий и веселый. Он приближался.
– Кукушка, милая, машет крыльями и не лжет…[
[5] ]
Ручка провернулась, дверь со скрипом отворилась, и в комнату вошли.
При виде этого типа у Дидры кровь в жилах обратилась в лед, и она впилась ногтями в половицы.
Существо выглядело как мужчина, высокий, худой, в старинном черном костюме. У него и лицо было мужское, угловатое и резко очерченное. Черные волосы торчали непослушными пучками. Зато кожа была неправильная, похожая на ткань, – странно гладкая и белая, как свежевыпавший снег, – а глаза блестели двумя серебряными монетами.
Это лицо… Дидра хотела верить, что видит маску, но знала, что это не так. При виде чудовища она вновь испытала то же самое головокружение, которое охватило ее, когда она коснулась твари-девчонки, только в десять раз хуже. Это было чувство, будто падаешь туда, откуда ни за что не сбежать.
Тощий тип склонил голову набок.
– Проснись и пой, – сказал он.
По спине Дидры пробежал мороз.
В памяти всплыло самое худшее воспоминание.
Именно это чудовище она видела в глубине Не-Леса, за золотой дверью. Оно сидело на белом деревянном троне в золотом замке на облаках, точно паук в сердце паутины.
И она выложила ему все, что знала.
Все.
Ее замутило.
Тощий закрыл глаза и глубоко вздохнул. Затем его странное белое лицо скривилось от омерзения.
– Как это ужасно, когда надо дышать. Вдох и выдох, день и ночь. Каково это, старуха?
Он направился к ней легкой танцующей походкой, переставляя, будто ходули, нечеловечески длинные ноги.
– Каково это, когда кости старые, а плоть уставшая? – Он содрогнулся. – Я знал, что ты особенная, старуха. Чувствовал это. Но, видишь ли, он был совсем не там, где ты думала.
Дидра сперва не поняла, о чем он толкует, а потом вспомнила: ключ.
– Н-н-не там? – спросила она, стуча зубами.
– Боюсь, что нет. Должно быть, кто-то его забрал, дорогуша.
Собакоголовый великан за спиной у тощего пошевелился. Красный дым, из которого состояло его тело, тяжело всколыхнулся. Неподвижными остались только две бездны глаз.
– Тогда к-к-какой вам от меня прок? – спросила Дидра. – П-п-росто ост-т-тавьте меня.
Тощий тип заверещал, и Дидра сжалась, испугавшись, что это он рассвирепел, но нет – визг перешел в смех. От этого похожего на вой хихиканья ее пробрал холод, даже сильнее, чем от вод Тандла.
– Глупая старуха! – визжал тощий. – Не будь к себе так жестока. Ключик мы найдем, обязательно найдем. И я получу то, что мне причитается.
Обойдя столик, он на что-то с хрустом наступил. Это было сломанное чучело белки, лежавшее среди погрома. Дидра вздрогнула.
– Какие же вы забавные создания. – Тощий присел, так что колени оказались намного выше головы. Присмотрелся к ней. – Такие слабые. Такие хрупкие.
В его серебряных глазах блеснул огонек любопытства, и он вытянул в сторону Дидры длинный белый палец.
У Дидры сдавило в груди. Что-то странное творилось с этим пальцем: кончик распадался, превращаясь в густое черное вещество. Оно испарялось, точно дым, змеящиеся клубы которого потянулись к лицу Дидры.
– У вас такие мягкие и слабые тела. – Тощий смотрел на нее как завороженный.
– Я все вам рассказала, – дрогнувшим голосом напомнила Дидра.
– Ну еще бы, ты рассказала! А это так, забавы ради. – Губы тощего расползлись в улыбке. – Ну давай, Дидра. Тебя ведь так зовут, верно? Скажи, каково это – бояться?
Холодный, как лед, черный дым ласково и нежно обвился вокруг ее шеи.
