– Ну и ладно! Там поглядим! – с надеждой в голосе заключила девушка. – Покемарю пока часок – можно в палатке? В башке гудит после Витькиного хука с левой… А потом, если хотите, сварю вам чего-нибудь к ужину. Только попроще, я не великая мастерица по части кулинарии. Чего другого…
– Ладно, иди, иди! – дождавшись, пока «амнистированная» отойдет подальше, Алдошин повернулся к приятелю: – Что думаешь, Саня? Тебе не показалось, что этот трюк с фингалом и изгнанием может оказаться «постановкой»? Может, проперухинская команда того и добивалась? Разыграли изгнание Милки-Подстилки в надежде, что мы ее пожалеем и при себе соглядатаем оставим… А, Саня?
– Всяко может быть, Миша. Исключать такую версию нельзя. Проперухин-то у нас мэн с фантазией! Надо бы в мешке у нее полюбопытствовать: нет ли там средства связи какого типа sanyo?
– «С фантазией», мать его… Сколько времени золотого приходится терять на все эти «фантазии» вокруг нашей экспедиции! – посетовал Алдошин. – Ладно, значит, так: сегодня от нее избавляться не будем. Вечером у костра попытаем барышню нашу. Может, детали какие-то полезные припомнит? И готовься отвозить нашу прошмандовку обратно к людям, Саня!
Хоть и поворчав, Морин возражать против своей роли Харона тогда не стал. Вслух он согласился с тем, что от приятеля, более опытного копаря, будет больше пользы с «клюшкой» наперевес. Про себя же Морин подумал, что в свете постоянных прессингов со стороны Проперухина ему совсем не хочется хотя бы на несколько часов оставаться в безлюдном месте в одиночестве. В том, что Виктор Семенов обретается где-то поблизости, сомнений после откровений Милки насчет радиосвязи, не было.
Вытянуть из «подброшенной» девицы ничего ценного больше не удалось. А ее присутствие в лагере создавало массу неудобств, в том числе и в плане назойливых Милкиных поползновений сексуального характера.
Милка оказалась человеком абсолютно без комплексов. И ход ее рассуждений был очевиден: раз уж ее оставили, глупо делить палатку с двумя мужиками «просто так». Тем более что лишнего спального мешка у «папаш» не было, и Алдошин, скрепя сердце, уступил «подкидышу» свой. Уже в первую ночевку Милка предложила себя Алдошину, а ввиду его категорического отказа – Морину. И тут же пояснила, что девушка она современная, и пусть мальчики не парятся: было бы желание, а ее хватит и на двоих! Намекала она и на то, что понятие «шведской семьи» знакомо ей не понаслышке. Говорила о том, что скотства и сама не любит, но нужно уметь видеть разницу между распущенностью и сексуальными фантазиями.
Получив решительный и дружный отказ, Милка сочла себя сначала оскорбленной, а потом вслух вынесла «мальчикам» свой женский приговор: импотенты…
Давясь в темноте от смеха, Алдошин вслух посулил «квартирантке» немедленную отправку, и та, повздыхав, успокоилась.
Поварихой Милка оказалась бездарной, и умудрялась, по образному определению Морина, «говнять» даже разогреваемые консервы и концентраты. «Квартирантку» терпели весь следующий день, а когда она принялась неуклюже выпытывать – что же «мальчики» тут все-таки ищут – Алдошин вынес окончательный приговор: все, милая! Завтра утром поедешь домой!
На прощанье, остерегаясь досужих слухов о зарытых на каменном пляже сокровищах, Милке преподнесли свою версию: ищут они здесь не золото с самоцветами, а военные раритеты времен освобождения Сахалина от злых японских захватчиков.
– Пусть треплет об этом, – рассудил вслух Алдошин. – Такого рода копательством местных жителей и сахалинцев не удивишь…
Выпроводив Милку, копари несколько дней трудились в ударном темпе, от заката до рассвета с небольшими перерывами на дневную еду и отдых. Как и предполагалось, Морин довольно быстро обрел навыки заправского оператора металлодетектора, и уже неделю спустя после начала экспедиции Алдошин перестал делать после него «контрольные проходы. Однако то, что «зачетных» находок пока не попадалось, начинало его всерьез беспокоить.
Весь двадцатилетний опыт «черной» археологии говорил Алдошину в пользу того, что его первоначальные рассуждения о наиболее вероятных местах захоронения сокровища были верны. И клад почти наверняка был зарыт в камнях где-то под каменными утесами. Но там «клюшки» упорно молчали, и на их дисплеях ни разу не сверкнули желтые сполохи признаков металла. Ровное пространство Каменного пляжа Алдошин «прозванивал» хоть и столь же тщательно, но все же больше для порядка, практически не веря здесь в удачу.
С Мориным своими сомнениями он не делился – чтобы не сбивать энтузиазма копаря-новичка. А сомнения были.
Главным их основанием Алдошин считал вполне возможную погрешность в расчетах компьютерщиков, рассчитавших подводный дрейф затонувшего самолета. Он не причислял себя к дремучим «нигилистам» и отдавал должное научным подходам в любом деле, в том числе и в археологии. Дело было не столько в самой науке – сколько в минимуме данных, положенных в основу компьютерных расчетов.
И сам Морин, и делавший расчеты специалист не отрицали того, что побережьем Каменного пляжа никто и никогда всерьез не занимался. То есть все данные о здешних течениях, объемах водосброса впадающих в море речушек и прочих составляющих были во многом условны. Никто и никогда не исследовал здешнее морское дно на предмет наличия или отсутствия подводных родников, пазух в каменных плитах, особенностей рельефа. Между тем все эти дополнительные факторы могли оказать влияние на медленное перемещение обломков самолета под водой.
Занозой номер два были характеристики грунта, который приходилось «прозванивать». Это был сплошной камень – причем камень, максимально минерализованный морскими солями. Здесь металлодетекторы давали самый большой процент погрешностей – Алдошин лично убедился в этом, не пожалев сил и времени на несколько полевых экспериментов. В двух случаях его «клюшка» по непонятной причине вообще не «увидела» под полуметровым слоем камней специально заложенную «учебную» ржавую рессору. Еще в двух – «оценила» железяку весом под килограмм как цветной металл небольшой массы. Отчего это произошло? В чем причина – Алдошин не знал.
Что же касается предельной глубины качественного «прозвона», то тут каменное плато и вовсе преподносило сюрприз за сюрпризом. Иной раз прибор четко реагировал на металл на без малого метровой глубине, иной раз упорно «не видел» значительную массу на 30-сантиметровой.
Короче говоря, Алдошин впервые в своей копательской деятельности не мог дать гарантии того, что на отработанной им площадке ничего ценного в толще грунта не осталось.
В голову поневоле лезли мрачные мысли о спросе, который непременно учинит с него Абвер. Во время последнего сеанса связи с ним через шесть дней после высадки Алдошина и Морина на Каменный пляж москвич говорил нервозно, требовал «ускориться» и устроил Алдошину настоящую выволочку за то, что тот взял с собой на пляж приятеля. Информированность Абвера неприятно поразила Алдошина, и он едва удержался от вопроса об источнике информации.
– Миша, ты ведь всегда одиночкой был, – укорял Абвер. – Я потому на тебе и выбор свой остановил! Зачем тебе компания? Что за приятель? Что он за человек? Я твой работодатель, и в столь серьезном деле не могу допустить даже гипотетической возможности утечки информации! А ты, выходит, можешь? Как ты с ним будешь рассчитываться? Он знает о том, что вы ищете? Цену вопроса? Имей в виду, повышать процент я не буду! Вот понизить твой гонорар за самодеятельность, наверное, придется!
