Но кормить было нечем: ослабленная войной Россия не имела средств на восстановление каторжной инфраструктуры на самой восточной своей окраине. И охранять было некому: подавляющее большинство тюремщиков предпочло на остров не возвращаться. Гражданская администрация Сахалина не могла даже отправить каторжников для дальнейшего отбытия наказания на Кару или в Нерчинск: тюремные архивы были наполовину уничтожены самими каторжниками, и восстановить их возможным не представлялось. К тому же затеялась нешуточная финансовая свара между центральным правительством и местной администрацией: ни те ни другие не желали уступать и брать на себя расходы по содержанию и перемещению тюремного контингента.
Оставшийся не при делах в годы военного лихолетья Охотник вернулся к привычному кочевому образу жизни. Без оглядки на разделившую родной ему остров границу он ловил и заготавливал рыбу, ставил силки на соболей и охотился на медведя и кабаргу. Его периодически ловили – то советские красные пограничники, то японская жандармерия. Ловили, обвиняли в шпионаже, попеременно выбивали «признания» то в антияпонской, то в антисоветской деятельности, намеревались расстрелять.
Как он смог все это пережить?
Когда Охотника привезли после короткого боя с окруженцами в Отиай, никто из медперсонала районной больницы не верил, что пациента удастся выходить. Старик был крайне истощен, и к тому же взрыв на скале, видимо, отбросил его на каменную гряду.
Однако уже через пару недель усиленного питания, и главным образом сладкого чая, который старик поглощал в неимоверных количествах, он быстро пошел на поправку и только сильно скучал.
В шашки и домино, в отличие от прочих ходячих больных, он не играл, и почти все время проводил возле окна, разглядывая прохожих и что-то бормоча. Когда к нему обращались, Охотник отделывался односложными восклицаниями и лишь недоверчиво посматривал на окружающих – за долгую жизнь люди отучили его относиться к ним с доверием.
Не были в этом смысле исключением и больничные обитатели – почти все поголовно военнослужащие из расквартированных в райцентре частей. Попав в стационар из холодных казарм, молодые люди буквально благоденствовали здесь без осточертевшей им за годы войны казенщины, занятий по боевой и политической подготовке. Особым вниманием пользовались в больнице все сестрички, санитарки, поварихи и посудомойки – от молодых до пожилых. А еще молодые люди состязались в розыгрышах и всевозможных хохмах, легких и довольно жестоких порой розыгрышах. И конечно же, наивный старик-таежник, привыкший к тому, что распоряжения людей в форме лучше исполнять, частенько становился объектом для розыгрышей.
Слушая после очередного своего «препирательства» дружное ржание соседей по палате, старик тоже улыбался, качал лохматой головой, ложился на койку и отворачивался к стене, делая вид, что спит. Однако спать старик отчего-то предпочитал не ночью, как все люди, а днем. И Павленок, заметив эту его особенность, не велел пенять старику на нарушение больничного режима. И во время дежурств, когда весь стационар погружался в сон, часто заглядывал в палату Охотника и звал его почаевничать к себе в ординаторскую, чему гиляк был искренне рад.
Обреченный на вынужденное безделье в больничном стационаре, он пристрастился разглядывать картинки и фотографии в журналах «Работница» и «Вокруг света», подшивки которых в изобилии были в больничной библиотеке. Несколько таких подшивок доктор держал у себя в ординаторской для Охотника. А однажды специально для него приволок богато иллюстрированное, еще дореволюционное издание «Всемирного обозревателя пушных аукционов», которое едва не сожгли в больничной котельной.
Раскрыв гигантский том, Охотник буквально замер от восхищения. Здесь были тщательно выписанные художником иллюстративные изображения обыкновенных, чернобурых и полярных лис, соболей, хорей, горностаев, бобров, каланов, медведей. С той поры «Работница» и даже «Вокруг света» были забыты, а старик на «Всемирного обозревателя» только что не молился. Надо ли говорить, что доктор Павленок мгновенно стал для Охотника самым авторитетным и обожаемым существом.
Надо сказать, что по-русски старик говорил скверно и, видимо, вообще по жизни, как и всякий таежный абориген, больше молчал. «Всемирный обозреватель» прорвал и эту «плотину», и гиляк теперь охотно отвечал на вопросы доктора о прошлой жизни. А стоило его спросить о любом пушистом таежном обитателе, чей рисунок был в справочнике, как он в лицах изображал его повадки и движения, давал краткие, но удивительно емкие характеристики животного.
То, что Охотник имеет самое непосредственное отношение к отстрелу японских окруженцев, доктор убедился вскоре после того, как выписал старика из больницы. Тот, покинув стационар, некоторое время часто навещал Павленка. Как тот подозревал, отнюдь не из дружеского к нему расположения. И даже не потому, что доктор, видя искреннее переживание Охотника по поводу исчезновения его охотничьего карабина, самолично отнес каптерщику в штабе литр спирта, и тот выдал доктору из своего НЗ списанную винтовку. Охотник приходил в больницу из-за чудесной книжки с картинками – хотя Павленок давно уже подарил ее гиляку.
Подарок тот принял с достоинством, однако с собой в тайгу не взял.
– Мой пока чум в тайга нет. Пусть книжка у тебя, однако, будет, нашалник! Лето придет, чум поставлю, баба найду – тогда книжку забирай, однако!
В один из его визитов в больницу доктору доложили о неожиданной встрече Охотника в больничном дворе.
Старика и в период его пребывания в стационаре часто привлекали к мелким хозяйственным работам, которых чурались красующиеся перед женским персоналом бравые летчики и пехотинцы. В частности, он часто носил в прачечную белье из операционной и больничных палат. По привычке его просили помочь и после выписки, если гиляк попадался медицинскому персоналу на глаза.
Вот и в тот день, семеня за дородной старшей медсестрой из хирургического отделения, Охотник в обнимку нес перед собой охапку перепачканных кровью простыней. На середине двора эта короткая процессия едва не столкнулась с другой – санитары волокли под руки на рентгеновское обследование сумасшедшего японского солдата, помещенного, за неимением в больнице психиатрического отделения, в отдельную кладовку.
Японец что-то весело мычал, пускал длинные слюни и вовсю мотал головой. На ходу он пытался достать руками собственные ботинки. Он поднял голову одновременно с тем, что Охотник выглянул из-за кипы простыней. Солдат на мгновение замер, а потом, испустив длинный пронзительный вопль, мгновенно вырвался из рук санитаров и рванулся к забору, потеряв по дороге один ботинок. По дороге к забору он споткнулся и свалился в снег, что и позволило санитарам догнать и насесть на него. Охотник тоже на мгновение остановился, потом, окликнутый медсестрой, послушно заковылял дальше.
Павленок пригласил старика на чаепитие. И, заперев дверь ординаторской и даже задернув отчего-то занавески на окнах, спросил:
– Ты видел японского солдата во дворе сегодня, Охотник?
Тот пожал плечами, восхищенно разглядывая картинку во «Всемирном обозревателе»:
