– Однако видел солдат. Я не слепой, нашальник…
– И он тебя видел. И рванулся от тебя так, будто привидение увидел. Интересно почему? Ты не знаешь случайно?
– Привидение? Такой не знаю, – помотал головой Охотник. – А солдат знаю. Ошень проворный сволош тот солдат, однако. Там, тайга, быстро-быстро под дерево залез, сапсем как куница. Охотник даже промазал, ошень много стыдна, да… Тьфу, однако.
– А почему ты в него стрелял?
– Японская солдат – большой сволош, нашальник. Он мой баба, моя детишка бах-бах – убил, однако. Пошто? Что ему мой баба плохой делал? Детишка почему скрадывал? Пока живой буду, ни одна японска солдат моя тайга гулять не будет…
Охотник говорил об этом совершенно спокойно, не переставая разглядывать картинки в книге. Помолчав, Павленок сел перед Охотником, взял его ладонями за небритые щеки и заставил поглядеть себе в глаза:
– Слушай меня внимательно, старик! Никому – слышишь, никому! – не говори о том, что сказал мне сейчас! Ты дитя природы, и живешь по ее законам. Но властям не нравится, когда кто-то берет на себя функции судьи и палача! Тьфу, о чем это я? Ты этого не поймешь все равно… В общем, никому и никогда не говори, что это ты застрелил тех солдат! Понял? Так нельзя делать! Тебя посадят в тюрьму, и ты умрешь там! Ты хочешь умереть в тюрьме, Охотник?
– Турма? Нет, туда не хочу, однако! А пошто нельзя плохой солдат стрелять? Пошто он мог мой баба и детишка, пять штук, однако – стреляй?
– Это власти решают – кого наказывать, Охотник! Не я, не ты! И меня в тюрьму из-за твоего донкихотства посадят – это же я дал тебе винтовку!
– Тебя в турма? – искренне удивился Охотник. – Ты, однако, людей как шаман хороший лечишь. Нельзя твой в турма! Люди без хороший шаман сдохнут, однако. Сам власть маленько сдохнет без шаман.
– Потому что законы такие, старик! – Павленок торопливо сложил в мешок Охотника несколько банок американских консервов, буханку черного хлеба и два кулька с чаем и сахаром – весь свой месячный паек. – Уходи, Охотник! И книжку забирай! Не надо тебе сюда пока приходить, слышишь? Меня не посадят, конечно, я пошутил. А вот тебя точно посадят! Медсестре я не велю болтать, а санитары не больничные, они из комендатуры, по разнарядке! Растреплют – и заберут тебя в тюрьму, понял?
– Как скажешь, нашалник…
– Скажи только – где тебя искать, если что? Больше никому не говори, Охотник!
– Сам не знай, где завтра мой кочевать будет, однако. Но если я тебе шибка нужен – найди Сашка Горбатый. Он деревня Курокава живет, однако. Сашка – он наша кровь, гиляка. Сашка знай, где Охотник найти…
– Иди, старик! И не смей больше никого убивать, понял? Уймись!
Но старик явно не унялся: об этом свидетельствовало медленное, но неуклонное пополнение покойницкой, в которую комендантский «студебекер» нет-нет да и подвозил в райбольницу очередной «холодный груз» из тайги.
В мае 1946 года главврач районной больницы Павленок, следуя указаниям медицинского начальства из Хабаровска, организовал большой врачебный «десант» по окрестным деревням района. По раскисшим весенним дорогам, еще с прошлого года донельзя разбитым танками и тяжелой военной техникой при победном марше освободителей с севера на юг острова, мог пройти только полноприводной «студебекер», позаимствованный ради такого случая у коменданта Отиайя.
Полуторка, в фанерной будке которой была оборудована медицинская «летучка» с походной операционной, безнадежно застряла в ржавой глинистой грязи сразу после выхода из райцентра. И была до завершения «медицинской операции» взята на постоянный буксир «студером», отчего «личный состав десанта», шесть врачей-добровольцев, добирались до очередной деревни полуживыми от усталости и диких бросков по ухабам. А там, спрыгнув на негнущихся от усталости ногах с высокого кузова, медики были вынуждены по несколько часов до приема населения приходить в себя.
Жизнь у населения освобожденного юга острова была, надо прямо сказать, невеселая. Приехав на Карафуто в начале XX века обживать, по приказу своего правительства, новые северные территории, трудолюбивые японцы не ждали, пока им все организуют. Отрыли на первое время землянки, построили шалаши и принялись заниматься привычным им трудом – распахивали целину и лесные опушки, пахали и сеяли то, что могло вырасти и успеть вызреть в условиях короткого сахалинского лета. Выращивали скот, организовывали трудовые артели, ловили рыбу.
Дети первых японских переселенцев, выросшие в землянках и шалашах, постепенно переселялись в добротные дома и трудились так же, как и их родители – от темна до темна. Без громких лозунгов они построили железную дорогу, доведя ее с юга острова почти до 50-й параллели. Выкопали шахты, обустроили карьеры и заводы по разведению рыбы.
Внуки первых переселенцев на Сахалине никогда не видели своей исторической родины и считали таковой этот остров, похожий на рыбу.
Потом Япония вступила в войну на Тихом океане, и многие из японцев, родившихся на «острове-рыбе», надели военную форму и ушли воевать за свою родину. А те, кто остался на южной половине острова, со страхом ждали – что будет с ними?
Развязка наступила в августе 1945 года. Самолеты с красными звездами на крыльях начали бомбить порты и военные объекты Карафуто. Поскольку разведка у армии-победительницы гитлеровских полчищ в Европе здесь, на краешке Азии, была поставлена из рук вон плохо, то бомбили на всякий случай не только военные объекты. Тем более что Москва торопила с военной операцией по освобождению юга Сахалина.
Потом с севера на юг острова прокатилась волна танков и бронемашин с пехотой. Японские захватчики были сметены. Но кем были в таком случае мирные японцы, которые больше сорока лет работали на этой земле? Тоже захватчиками?
Им заявили: Советский Союз не воюет с мирным населением. Но это не ваша земля, готовьтесь к репатриации, к возвращению на свою родину. Но кто на этой родине ждал сахалинских японцев? Здесь у них был дом, был клочок земли, была работа. Там не было ничего.
У каждого – своя правда. И вряд ли кто сможет отрицать, что и русские, и японцы считали друг друга захватчиками своей земли без оснований…
На бескрайних просторах России еще не была запущена на полные обороты вербовка трудоспособного населения в переселению на Сахалин. А на Дальнем Востоке партийные и советские власти спешно, выполняя московские разнарядки, формировали «костяк» гражданского управления «острова-рыбы». Мандаты руководителей среднего и высшего звена выдавались вчерашним офицерам Советской армии, в подавляющем большинстве не имеющим соответствующего образования и опыта мирного строительства. И, что гораздо серьезнее – не умеющими мыслить иначе, как военными категориями.
Но был у поспешного латания кадровых дыр и гораздо худший аспект. Значительная часть вчерашних лейтенантов, капитанов и майоров вполне искренне полагала, что честно отвоевав и пролив кровь за Родину, они имеют право на мирный «кусок хлеба с маслом». «Масло» же можно было здесь отнять только у «захватчиков». У японцев.
