Она услышала, как хлопнула дверца машины, и вышла через парадную дверь на крыльцо. Ее семнадцатилетний сын Джаспер доставал рюкзак из багажника. Марго очень обрадовалась его приезду. Он был самым очаровательным мальчиком, уже мужчиной, которого она когда-либо встречала, хотя сын не выносил, когда она так говорила. Он был едва ли выше метра шестидесяти, весил около семидесяти килограммов, и у него было такое детское лицо, что порой ей хотелось съесть его. Юноша пытался казаться взрослее, отрастив бороду, но усилия были напрасны, и это только добавляло ему привлекательности. У него был исключительный вкус в одежде, и он очень гордился своим стилем.
Сегодня на нем были красные ботинки от Джона Флювога, темные джинсы и отглаженная белая рубашка на пуговицах. И он сам ее погладил! Каштановые волосы Джаспера были всклокочены, и он носил очки в толстой оправе. Марго предлагала ему LASIK
[9], однако сын только отмахнулся: ему нравилось «быть в образе». Его потрепанная фетровая шляпа редко покидала голову. Весь этот облик особенно работал, когда он садился за пианино, где, кстати, провел большую часть своей жизни. У него был вид начинающей джазовой звезды, «безумного ученого за клавишами», как сказал один из рекрутеров колледжа, пытавшихся его переманить.
Марго все больше и больше убеждалась, что единственный человек, которому она действительно может доверять в этом мире – Джаспер. Каким-то образом, несмотря на все дерьмо, через которое она и муж заставили пройти своего мальчика – бредни СМИ, мучительный развод, ее нервный срыв, – сын все еще оставался надежным, как скала. Пока Джаспер есть в ее жизни, все будет хорошо.
Он наклонился и потрепал Филиппа.
– Как дела в школе, дорогой? – спросила Марго.
– Неплохо. Пока присматриваюсь. По окончании учебы я буду лидером.
Джаспер обычно был крайне молчалив, отличный слушатель, но с ней – всегда разговорчив, хотя порой саркастичен. Он трансформировал всю силу своего гнева на отца в заботу о ней.
«Какой удивительный мужчина», – думала Марго. Именно так: мужчина. Теперь он был мужчиной. В душе Джаспер был в два раза старше своего возраста и вел себя соответственно. Увы, из-за этой зрелости и отсутствия общих интересов с одногодками ему было трудно заводить друзей.
Он подошел к маме, положил руку ей на плечо и чмокнул в щеку.
– Чем ты занимаешься?
– Хочу сделать твои любимые culurgiones
[10].
– Помочь?
– А у тебя нет домашнего задания?
– Оно точно может подождать.
– Подожди-ка, то есть ты хочешь помочь своей скучной старой маме приготовить сегодня вечером ужин? Чем я заслужила такое везение?
– Мне нравится заниматься с тобой готовкой. Особенно всякими блюдами из Сардинии. Мне бы не помешала какая-нибудь привычная домашняя еда.
– Почему бы тебе не поиграть на пианино часок? Я знаю, тебе не терпится.
Джаспер оказался незаурядным классическим и джазовым пианистом, и сотрудники Джуллиарда, музыкального колледжа Беркли и Консерватории Новой Англии, среди прочих, не давали им покоя в течение многих лет. И то, что один из лучших в стране преподавателей игры на фортепиано живет неподалеку в Ричленде, сыграло не последнюю роль в их решении переехать в Красную Гору.
Когда Джаспер направился в дом, Марго увидела приклеенную к его спине бумажку с надписью: «Я люблю мальчиков». Она догнала сына и аккуратно сняла листок. Он ничего и не заметил.
Неужели ему действительно нравится его новая школа? Она беспокоилась, что без поддержки отца-мэра люди будут больше задирать сына из-за странностей его характера. Но она не хотела с ним нянчиться. Джаспер мог сам о себе позаботиться. По крайней мере она будет продолжать убеждать себя в этом.
Прежде чем последовать за ним в дом, Марго задержалась на минуту, чтобы взглянуть на гостиницу, вернее, на то, что должно было стать ею. Подрядчик был в отпуске и не смог распланировать рабочий процесс так, чтобы он продолжался в его отсутствие. Поэтому участок на другой стороне ее владений был похож на город-призрак. На самом деле единственными признаками жизни были пять кур, которые клевали и усердно скребли землю возле еще неработающего фонтана перед фасадом здания. Сам фасад гостиницы, сложенной из бетонных блоков, был уже готов, но его еще даже не начали штукатурить. Единственным намеком на ландшафтный дизайн была линия молодых черных акаций вдоль подъездной дорожки и парковки.
Марго назвала гостиницу «Эпифани», отдавая дань уважения французским корням матери, семья которой была родом из Каркассона. Несомненно, этому родству Марго была обязана глубокой любовью к кулинарии и европейской кухне. «Эпифани» была двухэтажной, с восемью комнатами для гостей на верхнем этаже, каждая с отдельным балконом. Архитектура соответствовала испанскому стилю ее дома. Внизу располагались гигантская столовая, кухня, винный погреб, две ванные комнаты и большая прихожая с роялем, чтобы Джаспер мог поражать гостей своей игрой. В ясный день с любого стула на заднем дворике можно было увидеть на западе заснеженную вершину горы Адамс.
Марго вошла в дом, чтобы закончить приготовление ужина. Джаспер разминался на «Стейнвее» в гостиной. Ей всегда нравилось, как он играет, даже когда ему было пять и он неумело выстукивал «Сердце и душу». Тогда, как и сейчас, она могла слушать его часами.
Сегодня он дразнил Дебюсси. Она вытащила листок бумаги, который оторвала от спины сына, и снова посмотрела на него. Ее кровь вскипела. Молодость может быть чертовски жестокой.
3
От рождения до смерти
Оглядываясь назад, Эмилия Форестер могла бы легко сказать «нет». Она так долго стремилась к тому, что у нее теперь было! Несправедливо, что даже в семнадцать лет выбор, который ты делаешь, может весьма сильно повлиять на твою жизнь. Нет возможности ошибиться. Обстоятельства безжалостны к человеку от его рождения и до смерти.
И все началось с вопроса: если бы вы могли что-то изменить в себе, что бы это было? Задание написать об этом дал Джо Мэсси – учитель творческого письма в двенадцатом классе средней школы Белмонт в Ричленде, штат Вашингтон. Он призывал их писать от чистого сердца, по-настоящему задумываться, не лицемерить и не скрывать своих чувств. Именно так она и поступила, с легкостью ответив на вопрос, потому что всегда знала ответ, и через неделю сдала работу, которая сняла с нее все слои. Наконец-то кто-то еще узнал правду об Эмилии Форестер, и она нашла утешение в том, что разделила это бремя.
Разумеется, мистер Мэсси заслужил ее доверие. Она не предлагала свою душу бесплатно. С тех пор как в августе она оставила частную школу для привилегированных детей в Сиэтле и начала учиться здесь, чтобы познать реальный мир в государственной школе Восточного Вашингтона, он был рядом. Учитель поощрял ее работать усерднее, чтобы раскрыть свой истинный потенциал. На самом деле она подозревала, что он уже знал правду из ее сочинений. Мистер Мэсси, возможно, был единственным человеком на Земле, который знал настоящую Эмилию, ту самую, которую она так старательно скрывала.
