Айул вопил, срываясь на рык; птицы кружили над ведаями, стараясь разогнать светом морок.
Полными ужаса глазами Светозар видел, как опасения Дрефа сбываются – русалки, видимо, обманули его. Дреф с Ахром вновь шептали, и от шёпота их тояги наполнялись зеленоватым светом: великие ведаи лесного народа брали силу у Матери-Земли. Но истошный вой не позволял Словам ведаев отогнать от Айула тьму, что всё больше сковывала елмагана, оседая на нём чёрными хлопьями.
– Мы спасём тебя! – сквозь слёзы крикнула Иванка и, несмотря на указ Дрефа, стала ворожить вместе с ведаями. Светозар видел, как к Иванке присоединились другие йари. Но, сколько бы лешие ни шептали, морок только больше опутывал Айула.
«Страх – главное оружие Мора», – вспомнил Светозар слова Миродревы, и раны Духа разгорелись ослепительной болью, своей силой затмившей страх. Дыхание юноши перехватило, и он позволил боли поглотить себя, став ею. Его боль – это тьма. Тьма страхов – за близких и родных, за землю и за лес, за детей Сварога и детей Индрика, за друзей… Сварогин не боялся только за себя. Бояться тьмы не нужно, ведь тьма – лишь отсутствие света. И если во тьме разжечь огонь, она перестанет быть тьмой. Но тьма об этом не ведает – она боится света так же, как свет боится тьмы. Но если страха нет… Светозар внимательно посмотрел на чёрную змейку, что, прячась в тени Айула, шептала слова, опутывающие елмагана чернильным туманом. Она пришла сюда не за лешим. Питаясь страхом того, кто больше всех боится, змейка собирала силы, дабы переворожить Дрефа и ворожбу тропы и так покинуть Свет. Она следовала за песней Дрозда много дней, она даже собрала своих сестёр, дабы они помогли ей вызволить того, кто откликнулся на её зов по душевной доброте; того, кто сможет открыть навьям врата в Царствие Индрика. Светозар почувствовал, что змейка смотрела на него. Её взор леденил душу и просил о помощи. Марья. Светозар перевёл взгляд на Дрозда, который сидел на навершии тояга и, кивнув ему, за один шаг оказался подле Айула, опустился на землю и взял змейку в руки.
– Не смей! – услышал Светозар голос Дрефа, но змейка окутала Светозара чёрным дымом, и мир померк во тьме.
Мир стал тьмой. Или тьма стала миром. Светозар открыл глаза: чёрное ничто затмило бытие. Но чернильный мир не испугал сына Леса, только раны в душе заныли сильнее. Сын Леса, преодолевая боль, опираясь на тояг, медленно поднялся. Светозар слышал Дрозда – почти беззвучные взмахи его крыльев. Мир наполняло звенящее безмолвие, но в этом звоне не было песни, в нём не было ничего, кроме тьмы и холода. Вечного холода. Но и страха не было тоже. Ведь тьма – лишь отсутствие света.
Светозар, не закрывая глаз, тихо зашептал: если мир молчал, то его Песнь оживит бытие звуком. От каждого спетого слова раны духа болели сильнее, грудь сдавило, но сварогин продолжал петь. Он пел тьме о свете: о высоком небе и ярком солнце, о зелёных лесах и звонких ручьях, о бескрайних полях и высоких горах. Тихие Слова Светозара подхватил Дрозд, и сквозь тьму стали проступать едва видимые очертания мира: сначала робко, почти незаметно, но чем громче звучала Песнь, тем ярче являлся во тьме мир. Светозар увидел окружённое дремучим лесом озеро и странный терем посреди него, что стоял в воде на кольях, будто на ногах. Звёзд в мире не было, но чернота неба словно излучала некий холодный свет.
Боль в груди сделалась невыносимой, и Светозар замолк. Дрозд, продолжая петь, опустился на навершие тояга. Светозар шагнул к озеру: бубенцы тояга качнулись бесшумно.
– Что же ты больше не поёшь? – тихо прошелестела тьма, и Светозар от неожиданности вздрогнул.
– Марья? – тихо спросил, озираясь, сын Леса.
Тьма молчала.
– Да, – через некоторое время согласился шёпот. – Иди к озеру. Я жду тебя.
Светозар дошёл до воды. Озеро в сердце перелесья походило на круглое зеркало, отражавшее бесконечную черноту неба.
– Посмотри на меня, – прошептала тьма.
– Где ты? – озираясь, спросил сварогин.
– В озере, – прошелестело. – Встань на колени перед мёртвой водой и меня увидишь.
Светозар, не отпуская тояга, опустился перед кромкой воды и посмотрел в озеро. Сварогин не увидел своего отражения – тёмная вода, казалось, налилась ещё большим мраком. Бархатная чернота, что наполняла озеро, звала. Её зов был таким тихим и покойным, что Светозар откликнулся – он коснулся воды. Руку юноши тут же обхватили холодные когтистые пальцы. Дрозд, взлетев с тояга, закружил вокруг сына Леса.
– Марья?! – попытавшись вырваться, спросил сварогин. Но чем больше отпирался человек, тем сильнее держало его озеро.
– Я – та, кто схоронил Марью, дабы она моей Хозяйкой стала, – булькала вода. – Ведь моя Хозяйка умерла, и Марья мне теперь нужна.
– Кто погубил твою Хозяйку? – спросил сварогин, перестав вырываться. Хватка Топи ослабла.
– Её погубил Свет, – молвило озеро, и по его поверхности поплыла взволнованная рябь. – Свет погубил и Марью.
– За что ты утопила Марью? – спрашивал Светозар. Чёрное озеро вспенилось и зло зашипело.
– Я не топила её! – возмущённо ответила Топь. – Она сама шагнула в огонь – молодца полюбила, а он не ответил ей. Глупая девка! Всех на том празднике перепугала, убившись! – негодовала Топь. – Погибла недалеко от мой речки, вот я и успела схоронить её душу, пока она в Морово Царствие не отправилась. Ведь тоскую я без Хозяйки, но Марья моей Хозяйкой становиться не захотела.
– Так тебе человеческая Душа нужна, – догадался Светозар, и озеро рассмеялось. От булькающего смеха Топи стыла кровь, но Светозар не чувствовал страха.
– Я вернусь к тебе, – сказал Светозар, и озеро умолкло, – если ты поможешь мне провести Марью в Царствие Индрика так, чтобы сторону Света не наводнили навьи.
Топь вновь сжала запястье сварогина, и сквозь рябь Светозар увидел серый лик с пустыми глазницами.
– Многого ты хочешь, сын Леса, – пробулькала Топь.
– И многое за то даю, – отвечал Светозар. – Дух сына Леса, а не человека. Даю тебе Слово. Даёшь ли ты своё Слово мне, слуга Полоза?
– Не называй меня так! – ощетинилось озеро. Рябь стихла, и сквозь толщу воды отчётливее проступил безобразный лик. – Из-за твоей просьбы мне придётся пойти против своих же сестёр! – Топь немного помолчала, думая. – Но Слово я тебе даю, сын Леса, – заключила навь, – ибо я устала коротать вечность в одиночестве.
Светозар кивнул, и когтистая ладонь разжала пальцы. Безмолвие мира нарушил шелест Стрибожьего внука, и сквозь шёпот ветра послышались тихие леденящие слова. Светозар поднялся. Холод сгущался, и Дрозд, взволнованно чирикнув, опустился на тояг сварогина. Избы, стоявшей в сердце водоёма, больше не было видно: зеркальная гладь воды таяла во тьме. Озеро озарилось тихим светом серебряных огней, явившихся из чёрных вод: Топь звала русалок, что, кружа огнями над водой, обращались в одетых в белый траур дев. Ледяной шёпот сделался мелодичной песнью: мягкие голоса русалок звучали нежно и прекрасно, но в этой красоте не было жизни. Русалочья песнь взывала к душе, наполняя её глубокой, как море, тоской, в пучинах которой слышалась музыка смерти. Светозар чувствовал, как сами собой закрываются глаза, но Дрозд, сидящий на тояге, пропел, и морок растаял. Светозар, тряхнув головой и сбросив наваждение, обратил взор на озеро, над которым танцевали призрачные девы, и увидел Марью – русалку, что, потеряв в Свету все силы, была прозрачнее всех.
