Когда Мухома Заяц уладил государственные дела, он отправился к отцу Агнешки – рыбаку Тихону – узнать, не было ли вестей от его сына. Но опечаленный исчезновением Агнеши Тихон признался князю, что они с женой уже справили по Агнеше в Свагоборе песни. Замечание Зайца о том, что, быть может, Агнешка ещё вернётся, Тихону и Аграфене пришлось не по нраву: их сын никогда бы так не поступил – Агнеша не покинул бы отчий дом, оставив родителей в неведении. Мухома Заяц, подумав, не стал рассказывать Тихону и Аграфене о том, почему считает Агнешку живым, – будь он на месте Тихона, не поверил бы такому рассказу. Князь пожелал семье Агнешки сил и терпения, велел своим слугам доставить родителям Агнеши мешок зерна, свёрток шерстяного сукна и мешочек соли и покинул Агнешкину избу под благодарственные речи Тихона и Аграфены.
Пока не грянули совсем суровые зимние холода, Мухома вечерами, после утомительных дневных дел, гулял с Фросьей и Ясной. Княжеская семья совершала прогулку по Волыньке в сопровождении витязей, стараясь держаться от водоёмов дальше, как и предостерегал Веслав. Люди почтительно кланялись Зайцу, который шествовал в дорогой шубе и алом, украшенном мехом, плаще, гордо расправив спину. Мухома не говорил даже Фросье, но власть пришлась ему по нраву, и восхищение подданных грело душу.
– Тебе Веслав ответил на бересту? – спрашивала Фросья, поправив свой подбитый соболем плащ. Холодные ветры достигли Волыньки, и конец осени был студёным. Вечер укрыл мир синими сумерками, и тёплые огни освещали расписные терема Великокняжеской улицы, что вела от княжеского терема к Зайцевскому порту. Снег, мягким пухом украсивший Волыньку, мерцал в отсветах фонарей, и первый мороз щекотал кожу.
– Нет, – отрицательно покачал головой Мухома. – Я думаю, у Веслава нынче куда более важные заботы.
– Веслав, папа, царь, – обратилась к отцу Ясна, и Мухома улыбнулся дочке.
– Да, великая княжна, – Заяц взял Ясну за руку, – потому я и говорю, что у нашего батюшки-царя слишком много забот кроме нас имеется.
– Не настолько, чтобы бересту не отправить, – не соглашалась Фросья. – Уже листопад заканчивается, Веслав должен был хотя бы сообщить о том, что творится на Юге.
– У Ровновольска скоро будет великая битва, – отвечал Мухома, – о том мне поведал Изяслав, который отправил войска на Юг. Сражением будет руководить Возгарь.
– Кто такой Возгарь, папа? – спрашивала Ясна.
– Великий князь, – улыбнулся Мухома.
– Как ты?
– Почти, – усмехнулся Заяц.
– Почему почти? – спросила княжна. – Он не такой великий?
– Я думаю, он более великий, чем я, – ответил Мухома, и Ясна нахмурилась. – Он поведёт в битву великое войско и одержит победу.
– Лучше бы ты повёл войско в битву, папа, – насупилась Ясна. Мухома и Фросья удивлённо посмотрели на дочь.
– Почему ты так говоришь? – спросила Ясну Фросья.
– Потому что если бы папа повёл войско, он бы победил и стал бы самым великим царём, – мечтательно проговорила Ясна, и князь с княгиней рассмеялись.
– Кажется, у нас растёт великая царица? – Фросья подмигнула дочке.
– Великий князь! – Со стороны Свагобора быстро шёл посыльный. Князь и княгиня остановились, и княжеские витязи, что сопровождали Зайца и его семью, встали на почтительном расстоянии от великого князя. Посыльный Свагобора – худенький мужичок в синем плаще – поклонился князю и княгине и, протянув бересту, проговорил:
– Срочные вести из Солнцеграда!
– Вот, чуяла же я, что у них там неладное творится! – всплеснула руками Фросья.
– Неладное? – переспросила Ясна, и Фросья, наклонившись, обняла дочку.
Мухома, нахмурившись, взял бересту и, подойдя к ближайшему огненному фонарю, развернул её. Фросья с Ясной встали рядом; посыльный, вытянувшись, как витязь, ждал: Солнцеграду нужен был ответ. Мухома читал, и его взгляд всё больше темнел. Когда князь дочитал, он замер, остекленевшим взором глядя сквозь бересту, будто в иное.
– Родной? – обеспокоенно спросила Фросья – она прежде не видела мужа в таком состоянии: Мухома сделался бледным как снег. – Что случилось? – Фросья положила руку на плечо Зайцу, но Мухома продолжал невидящим взглядом смотреть в никуда.
– Не пугай меня так! – взмолилась княгиня, и князь наконец посмотрел на жену.
– Собор отправил бересту, дабы я изъявил свою волю, – тихо проговорил Мухома.
– Волю? – переспросила княгиня. – Ты можешь ответить мне?
– В Солнцеграде готовятся к коронации нового царя.
Внук Стрибога поднимал высокие тёмные волны, и вода, пенясь, гневно рокотала. Низкие наливные тучи заливали мир дождём, и море, шипя, качало «Ледогор». Стихия не стихала ни ночью, ни днём, превратив плавание в суровое испытание. С холодом и ветром кружили над кораблём и страхи: люди боялись гнева Богов, страшились Полоза и таинственного Ния. Князь Валерад отправил из Солнцеграда с птицей бересту княгине Бажене, что возвращается на Зелёный остров вместе с царём, и думы о доме не давали ему покоя. Валерад отправил весть и Нию, но морской князь не снизошёл до ответа. Валерад успокаивал себя размышлениями о том, что слуги Ния, которые незримо сопровождали его в море, должны были передать своему повелителю Слово, что Валерад не нарушил уговора. Но в кошмарных снах Валерад прибывал на разрушенный остров, и руины княжеского терема болезненными костями торчали сквозь первый мягкий снег. Вместе с утренним светом, более похожим на мглу, князь пробуждался в своей каюте и с облегчением понимал, что случившееся было лишь сном.
Страхи сковывали и сердце молодого царя. Веслав думал о Василисе – царь не знал, что страшило его больше – то, что он оставил Василису одну наедине с её кошмарами, или то ледяное спокойствие, с которым она приняла его решение отправиться на Зелёный остров. Даже Яромир негодовал поступку Веслава, хотел плыть с ним, но Василиса… она даже не просила его остаться и не предложила отправиться вдвоём. Конечно, он бы не согласился, но… Последнее время царица сетовала на нездоровье и не желала покидать своих покоев. Государственные дела лишали и сна, и сил, и времени, и как бы царь того ни желал, быть с Василисой он не мог. Живя с женой под одной крышей, он почти не видел её, и даже в тот раз, когда она пришла поговорить с ним, им помешала весть, в которой говорилось, что Велейные острова пали от рук Морского Князя…
С дождём порой шёл снег, и холод делал невыносимой и без того сложную работу поморов. Веслав, к удивлению Валерада, помогал морякам, выполняя приказы капитана, как простой сварогин. Тяжёлая работа отгоняла тёмные думы, страхи и великую усталость, завладевшую сердцем царя. Поморы удивлялись поведению царя не меньше, чем великий князь Зелёного острова. Валерад даже решился поговорить с Веславом о том, что правителю нельзя быть на равных с подданными, ибо подобное не укрепляет власть в глазах народа, а только преуменьшает её. Для людей царь должен быть недоступной высотой, ведь приказы, отданные Богами с небес, воспринимаются не так, как приказы, отданные простым человеком. Царь для народа должен быть Богом, а не трудящимся наравне со всеми крестьянином. Веслав, спокойно выслушав Валерада, сказал ему, что никогда не согласится с подобным – царь, говорил Веслав, такой же человек, как и все. И люди должны уважать его не потому, что он равен Богам, а потому, что принимает мудрые решения. Валерад счёл рассуждения царя далёкими от бытия, но Веславу о том не сказал. Только подумал князь о том, что с подобным пониманием правления Веслав долго царём не пробудет. Особенно после того, как взгляды царя и его наместника на происходящее крайне разошлись. И думал Валерад, что ему самому было бы спокойнее, если бы на престол Сваргореи взошёл Кудеяр. Но князь не говорил царю об этом.
