Уайетт настоял на том, чтобы попасть на первый рейс из Каира, несмотря на предстоящий прорывной этап раскопок. Олив, он четыре тысячи лет как покойник, он никуда не убежит… Хотя мне казалось, что Уайетту, скорее, следовало руководствоваться принципом «утро вечера мудренее» и все хорошенько обдумать. Я считала, мое волнение объяснялось предстоящими разборками в Бостоне, явно чреватыми тяжелыми последствиями, даже если я это и заслужила. Но может, просто шестое чувство предостерегало меня от полета.
По салону пробегает стремительная волна звуков – глухой испуганный ропот, – но ни воплей, ни громких криков.
– Мы сейчас разобьемся, – шепчет сидящая у прохода женщина. – Боже мой, мы сейчас разобьемся!
Пристегните ремни. Когда услышите: «Сгруппируйтесь», пригнитесь и накройте голову руками. Когда самолет остановится, вы услышите команду: «Отстегнуть ремни». Выходите из самолета. Оставьте все в салоне.
Я слышала, что, когда наступает твой смертный час, вся жизнь проносится перед глазами.
Но я не представляю себе Брайана или Мерит. В моем воображении не встает образ матери или Кайрана.
Нет, я думаю об Уайетте и только об Уайетте.
Я вижу Уайетта посреди египетской пустыни, палящие лучи солнца падают на его шляпу, на шее грязная полоса от вездесущей пыли, белозубая улыбка похожа на вспышку молнии. Это мужчина, пятнадцать лет назад ушедший из моей жизни. Место, которое я оставила.
Диссертация, которую я так и не закончила.
Будущее, которого у нас не было.
Я пытаюсь представить Уайетта, Мерит и себя – семью. Я думаю о том, скольким людям мы причинили боль лишь потому, что пятнадцать лет назад влюбились друг в друга. Я думаю о пере истины Маат и о том, пустят ли меня в загробный мир, учитывая тяжесть моих грехов.
Я отчаянно пытаюсь достать телефон, чтобы отправить сообщение – с извинением? – хотя хорошо понимаю, что нет сигнала, но мне никак не удается расстегнуть пуговицу на кармане штанов. Уайетт ловит мою руку и сжимает.
Я смотрю на наши ладони, так крепко сцепившиеся, что между ними, кажется, больше нет секретов.
– Дон, – говорит Уайетт, его голос прорывается сквозь волны паники, – послушай меня. Нам вовсе не так суждено умереть. Мы с тобой Орфей и Эвридика. Ромео и Джульетта. Кэтрин и Хитклиф. Наша история не может закончиться, даже не начавшись. – Ногти Уайетта вонзаются мне в кожу. – Я люблю тебя, Олив. Всегда любил. И всегда буду.
Мне хочется, чтобы это всегда продлилось дольше, чем ближайшие три минуты.
– Сгруппируйтесь! – кричит бортпроводник. – Сгруппируйтесь!
Самолет ныряет носом вертикально вниз. С полок падают сумки, кислородные маски повисают на резинках, будто марионетки в пляске смерти. Кто-то кричит, и я резко поворачиваю голову.
– Смотри на меня! – командует Уайетт, но его слова теряются в реве разваливающегося на части самолета.
Мой мир сжимается до этих яростных голубых глаз, которые смотрели критически и вызывающе, удивляли, соблазняли, любили меня.
И пока мы падаем с неба, я спрашиваю себя, кто будет меня помнить.
Я погружаюсь в озеро огня между двумя дорогами «Книги двух путей». Озеро ревет, вокруг вздымаются столбы дыма, дым набивается в рот, заползает под веки, вызывая жгучие слезы. Языки пламени лижут одежду, плечи, волосы. Я кричу, но меня никто не слышит.
Знание. Мне нужно знание. Только оно поможет пройти через врата загробного мира, мимо демонов. А они повсюду – монстр, у которого нет половины тела. Истошно вопящий мужчина, зажатый в искореженном кресле, с пожираемым огнем ремнем безопасности. Девочка с пылающими косичками. Глаза монстров такие же дикие, как и мои. Я пытаюсь пройти мимо них и отчаянно зову Уайетта.
У меня есть только два выхода: суша и вода. Это нутряное знание, впечатавшееся в сердце. Но я не оставлю Уайетта.
Уайетт! – кричу я.
Дым становится зверем, облака дыма крутятся в сумасшедшем танце и, сливаясь, превращаются в черного человека, который пришел за мной. Я в ужасе отшатываюсь. Уайетт! Уайетт!
Из плотной стены дыма появляется стюардесса, будто сбросившая вторую кожу. Хватает меня за руку. Вы должны пойти со мной. Я могу читать по губам, но ничего не слышу.
Мне не нужно никуда идти. Увернувшись от стюардессы, я прыгаю через кольцо огня в кабину. Споткнувшись, падаю на мягкое тело мужчины в белой рубашке; мужчины со светлыми волосами, лежащего лицом вниз. Уайетт.
Я переворачиваю мужчину нечеловеческим напряжением сил; я кашляю, мои легкие разорваны в клочья, его глаза, его незрячие глаза, смотрят в черное небо.
Но этот мужчина носит очки, и у него усы. Этот мужчина не Уайетт.
Я начинаю рыдать, причем так отчаянно, что не в состоянии встать на ноги. Легкая водяная взвесь покрывает лицо и волосы. Водный путь. Я сворачиваю туда и замечаю вдали отблески пожарных шлангов – это мифические гидры противостоят огненному дыханию драконов.
Но одновременно дым становится плотнее и более вязким, я тону, задыхаясь, в липком тумане и не могу найти выхода. А сухопутный путь – это не что иное, как дорога в ад. Я в ловушке.
Столб дыма раздваивается, точно дерево под топором лесоруба, и ко мне направляется еще один монстр. Лицо у него залито кровью.
И монстр этот выкрикивает мое имя.
Я встаю на ноги, он притягивает меня к себе, поддерживая обеими руками мою голову, и целует в губы, словно желая поделиться со мной кислородом из собственных легких.
И в этот момент я вдруг вижу выход. Другую жизнь.
После
Когда я открываю глаза, вокруг все белое, такое ослепительно-белое, что я вздрагиваю. Передо мной неподвижные, находящиеся не в фокусе предметы, окруженные сиянием.
Первое, что я замечаю, – это боль.
Голова настолько тяжелая, что ее невозможно повернуть, и она сама по себе пульсирует. Горло – узкая полоска пустыни. Чтобы открыть глаза, нужно приложить титанические усилия.
Но разве можно умереть и одновременно чувствовать боль? Хотя никому не ведомо знать, что ждет нас в инобытии. Возможно, там нет ничего, кроме боли.
Но тут свет становится не таким ослепляющим, как будто разом затенили все лампы. Когда глаза потихоньку приспосабливаются, я вижу, что окно занавешено. Расплывчатые предметы – это, оказывается, стул, раковина, ножка больничной кровати. А потом я слышу голос Брайана:
– Тебе лучше?
Рука Брайана, очень теплая, сжимает мою. Его лицо возникает в поле зрения, словно кровавая луна – знакомая, но нежданная.
Он улыбается, в его глазах стоят слезы, и я понимаю, что ему, как и мне, трудно найти нужные слова.
– Ты была ранена, – наконец произносит он. – Пришлось провести хирургическую операцию, чтобы уменьшить давление на мозг.
