– Иншаллах, – отвечаю я.
– Ты готова? – ухмыляется он.
– Согнуться в три погибели под естественной каменной притолокой? Догадайся с трех раз. Вот потому-то аспиранты обычно твои одногодки, а не мои.
Я выхожу вслед за Джо из шатра, но тут за спиной раздается голос Уайетта:
– Дон, можно тебя на два слова?
Джо выразительно поднимает брови, словно говоря: «Желаю удачи». Кафир уносит стаканы и чайник. Мы остаемся с Уайеттом наедине. Выражение его лица невозможно разобрать. И я вдруг понимаю, что в руках у него уже не кипа бумаг, а нечто совсем другое.
– Это мой айпад, – тупо говорю я.
– Формально он мой, – уточняет Уайетт.
От волнения сердце начинает биться сильнее. Может, следовало взять айпад с собой в шатер, чтобы его не украли? Может, Уайетт остался недоволен моим творчеством?
А вдруг он прямо сейчас отправит меня домой?
Открыв айпад, Уайетт начинает просматривать мою работу. Увеличивает один из обведенных участков – тот, где имелись значительные повреждения. И, внимательно изучив, издает странный горловой звук.
– Я могу намного лучше! – выпаливаю я.
– Нет, не можешь! – отрезает он, и у меня внутри все холодеет. – Я еще не встречал никого, кто бы рисовал иероглифы лучше тебя. – Уайетт закрывает айпад. – Как будто ты самый настоящий писец.
Эта похвала вгоняет меня в краску.
– Спасибо.
– Дело явно движется, – говорит он.
– Я рада, что могу оказаться полезной.
– Взаимно. – Уайетт сдвигает шляпу на затылок, и теперь я могу видеть его глаза. – Хотя я по-прежнему не вполне уверен, чем могу быть тебе полезен.
Опасаясь, что разговор примет нежелательное направление, я прижимаю айпад к груди:
– Похоже, и остальная работа хорошо продвигается. Ты действительно собираешься до конца дня попасть в погребальную камеру?
– Уже можно разбирать каменные блоки внизу. Хотя тогда формально, прежде чем забираться внутрь, придется ждать приезда Мостафы. А этого я точно не переживу.
– Формально… – Я знаю, что Уайетт думает о том же, что и я: о другой находке, о другом инспекторе, о правилах, которые были нарушены.
– А тебе удалось что-то обнаружить среди мусора? – спрашиваю я.
– Нет, – лучезарно улыбается Уайетт.
Земля и песок из шахты просеиваются рабочими на случай, если там окажется потерянный амулет, или выброшенный ошейник с цветочным рисунком, или осколки ушебти. Чем меньше погребальных предметов обнаруживается при расчистке захоронения, тем больше вероятность сохранности гробницы, то есть того, что саркофаг с мумией не пострадали от рук грабителей.
– Уайетт, – тихо говорю я, – это…
– Чертовски потрясающе! Знаю.
Представив, насколько поднимется его научный рейтинг, если открытие действительно состоится, я прислушиваюсь к своему внутреннему голосу в ожидании острого приступа зависти. Но нет. Ведь я сама выбрала другую жизнь.
Уайетт смотрит так, словно я кроссворд, который он не может разгадать, хотя у него уже есть все ключи. Я бросаю взгляд в сторону гробницы, где местные мужчины передают по цепочке корзины с вычерпанным песком: белые галабеи, точно паруса флотилии, пересекающей океан.
– А знаешь… – задумчиво произносит Уайетт, – для всех, кроме меня, главная загадка – это мумия, лежащая под землей на глубине восемнадцать футов. А не женщина, появившаяся в Египте пятнадцать лет спустя.
– Мне, пожалуй, пора вернуться к работе.
– Нет. – Это «нет» обрушивается, точно камнепад. Уайетт снимает шляпу и ухмыляется. – Я хочу сказать, что замолвлю за тебя словечко твоему боссу.
Не совсем понимая, чего он хочет, я опускаюсь на землю, неловко поджав под себя ноги. Уайетт сидит на складном стуле с таким видом, будто он здесь учитель, а я дошколенок.
– Думаю, это отличается от твоего обычного рабочего дня.
– И да и нет, – отвечаю я. – Отличается, конечно, но не настолько. Смысл всего этого… – Я показываю на скалу, в которой вырублена гробница. – Приготовиться к хорошей смерти, да?
– Трудно представить, что это стало надомным производством.
– Почему? – спрашиваю я. – Подумай о всех тех людях, что участвовали в строительстве этой гробницы.
– Ну а ты создаешь гробницы двадцать первого века. Но не каменные.
– Ага. Полагаю, они сделаны из историй, разговоров, методов релаксации, завещаний. Некрологов. Паролей соцсетей. А ты знаешь, что можно поручить специально обученному человеку закрыть после твоей смерти аккаунты в соцсетях, чтобы прекратить рассылку напоминаний о твоем дне рождения?
– Вот потому-то меня и нет в Facebook.
– Я заметила, – говорю я и тут же закрываю рот рукой, пытаясь запихнуть слова обратно.
Уголки губ Уайетта приподнимаются в едва заметной улыбке.
– Да неужели? – шепчет он.
– Все знают, как умирать, – пожимаю я плечами. – Но поддержка никогда не бывает лишней.
Уайетт снова устремляет взгляд в сторону гробницы:
– Позволь взять на себя роль адвоката дьявола. Тебе не нужен коуч смерти…
– Доула.
– Ну ладно, пусть будет доула. Чтобы достичь вечного блаженства, доула смерти нужна не больше, чем выдолбленные в камне гробницы. Если тексты, начертанные на гробнице, были тебе не по карману, ты мог позаимствовать папирус. Я обнаружил на кладбищах времен Среднего царства возле бедняцких могил, представлявших собой вырытые в земле ямы, десятки «домов души». Это и маленькие модели дома, и сосуды для даров, возможно с луковицей или краюхой хлеба. Весь смысл в том, что каждый может достичь загробной жизни. Единственное, что для этого нужно, – быть добродетельным.
– За четыре тысячи лет ничего не изменилось. Чтобы заслужить хорошую смерть, нужно прожить хорошую жизнь.
– Итак, Олив? – спрашивает Уайетт. – А как насчет тебя?
Мой рот словно забит пеплом.
– Хочется верить, что я еще в процессе. Пока тебя кто-то помнит, можно считать, что еще не умер. – Мой голос звучит вполне беззаботно.
Я мысленно перебираю имена в календаре своего телефона – телефона, который здесь не работает. Поминальная молитва, которую я каждый день повторяю, вспоминая мельчайшие детали жизни своих умерших подопечных: ее идеальный французский маникюр, его коллекцию иностранных марок, ее любимую таксу, для которой она шила галстуки-бабочки.
– Джехутинахт, вероятно, начал строительство этой гробницы, став номархом, – говорит Уайетт. – Ему крупно повезло, что гробница оказалась готова к тому моменту, когда он испустил дух.
– Любой исходный момент – это уже начало конца, – замечаю я. – Напоминает печенье с предсказанием судьбы.
