Чтобы изменить наш взгляд на самих себя, я использую термины, которые, возможно, чаще ассоциируются с людьми из других культур, чтобы предложить новый способ понимания нашей иерархии. Доминирующая каста, правящее большинство, привилегированная каста или высшая каста как замена или дополнение к белой. Средние касты вместо азиатских или латиноамериканских или в дополнение к ним. Подчиненная каста, низшая каста, угнетаемая каста, неблагополучная каста, исторически подвергавшаяся стигматизации, а не афроамериканская. Первые, завоеванные или коренные народы вместо коренных американцев или в дополнение к этому определению. Маргинализованные касты как синоним женщин любой расы и прочих меньшинств любой группы.
Некоторые из этих определений звучат как иностранные ругательства. В каком-то смысле именно этого эффекта я и добиваюсь. Потому что, чтобы по-настоящему понять Америку, мы должны открыть глаза на скрытую работу кастовой системы, которая остается безымянной, но преобладает среди нас, к нашему коллективному ущербу. Мы должны увидеть, что у нас больше общего друг с другом и с культурами, которыми мы в ином случае могли бы пренебрегать, и должны набраться храбрости, чтобы подумать, что именно через нужные слова быстрее найдем нужные нам ответы.
Приступая к этой книге, я внимательно изучала труды о кастах в Индии и Соединенных Штатах. Любое упоминание касты приводило меня в эмоциональное исступление. Я обнаружила родственные души из прошлого – социологов, антропологов, этнографов, писателей, чьи работы пронесли меня сквозь время и череду ушедших поколений. Многие сопротивлялись устоявшемуся порядку вещей, и я чувствовала, что продолжаю эту традицию и иду не одна.
В разгар исследования слухи о моих запросах распространились среди некоторых индийских специалистов по касте, находящихся здесь, в Америке. Они пригласили меня выступить на инаугурационной конференции о кастах и расах в Массачусетском университете в Амхерсте, городе, где родился У. Э. Б. Дюбуа и где хранятся его документы.
Там я рассказала аудитории, что написала шестисотстраничную книгу об эпохе Джима Кроу на юге Америки, о времени чистого превосходства белых, когда слово «расизм», тем не менее, нигде не встречалось. Я сказала им, что, потратив пятнадцать лет на изучение темы и выслушав свидетельства переживших ту эпоху, я поняла, что и пятнадцати лет недостаточно. Я объяснила, почему в данном случае был уместнее термин «каста». Слушатели были ошеломлены и воодушевлены. Индийская еда на тарелках, любезно поставленных передо мной на стойке регистрации, успела остыть нетронутой за ночь, пока я отвечала на шквал вопросов.
На церемонии закрытия, о которой меня заранее не предупредили, хозяева преподнесли мне бронзовый бюст заступника угнетаемых классов Индии, Бхимрао Амбедкара, лидера далитов, переписывавшегося с Дюбуа несколько десятилетий назад.
Все это напоминало церемонию посвящения в касту, к которой я, по личным ощущениям, всегда принадлежала. Снова и снова они делились воспоминаниями о пережитом, и я отвечала с эмоциональным откликом, будто заранее зная поворот или исход событий. К их удивлению, я начинала понимать, кто из индийцев среди присутствующих был знатью, а кто – низкого происхождения, и не по одежде, которую они носили в Соединенных Штатах, а на основе универсально понятных маркеров иерархической принадлежности. Так, человека из высшей касты отличала неизбывная уверенность в себе, особая манера поведения, заметное взгляду ожидание отношения к себе как к центральной фигуре.
После очередного заседания я подошла к ведущей, чью касту я определила, наблюдая за ее общением. Я заметила, что она рефлекторно встала над говорящим из далитов и взяла на себя ответственность объяснить, что именно только что сказала или имела в виду далитская женщина. Она заняла авторитетную позицию, будто надела привычный костюм, возможно, даже не осознавая этого.
Мы немного поболтали, а потом я сказала ей: «По моему мнению, вы, должно быть, принадлежите к высшей касте, не так ли?» Ее задело мое наблюдение. «Как вы это поняли? – спросила она. – Я так стараюсь не показывать этого». Мы говорили, казалось, целый час, и я заметила усилия, которые требовались ей, чтобы управлять бессознательными сигналами закодированного превосходства, присутствием разума, необходимым для противодействия заложенной кастой программы. Я могла видеть, как тяжело приходится даже той, которая всем сердцем отдает себя делу преодоления кастового разрыва – она была глубоко привержена идеалам равенства и даже вышла замуж за мужчину из низшей касты.
По дороге домой я окончательно поняла, что вернулась в свой мир, когда служба безопасности аэропорта пометила мой чемодан для досмотра. Сотрудником администрации транспортной безопасности оказался афроамериканец, которому на вид было чуть больше двадцати лет. Он надел латексные перчатки, чтобы приступить к работе. Он порылся в моем чемодане, извлек небольшую коробку, развернул складки бумаги и теперь держал в ладони бюст Амбедкара, который мне подарили в Индии.
– Мы обнаружили это на рентгеновском снимке, – сказал он. Бюст был тяжелым, как пресс-папье. Он перевернул его и осмотрел со всех сторон, обратив внимание на нижнюю часть статуэтки. Казалось, его всерьез беспокоит, не перевожу ли я внутри что-нибудь запрещенное.
– Мне необходимо проверить его, – предупредил он. Через некоторое время он вернулся и заявил, что все в порядке и я могу продолжить свое путешествие. Он посмотрел на увенчанную залысинами голову и твердое спокойное лицо фигурки и, казалось, удивился, почему я везу с собой предмет, который выглядит как тотем из далеких земель.
– Так кто это? – спросил он. Вряд ли имя Амбедкар о чем-нибудь сказало – я сама узнала о нем только годом ранее, и у меня не было времени объяснять параллельно существующую за океаном кастовую систему. Так что я выпалила то, что показалось мне наиболее разумным.
– О, – сказала я, – это Мартин Лютер Кинг из Индии.
– Прикольно, – заявил он, удовлетворенный моим объяснением. Затем он завернул Амбедкара обратно в бумагу с такой осторожностью, будто имел дело с самим Кингом, и аккуратно уложил его обратно в коробку.
Скрытая программа
В конце двадцатого века сразу двум кинематографистам пришла на ум одна и та же идея. Она заключалась в том, что невидимая сила искусственного интеллекта захватила человеческий вид и сумела управлять людьми в альтернативной реальности, в которой все, что человек видит, чувствует, слышит, ощущает на вкус и запах, по сути, заложено в программе. Существуют программы в программах, и люди становятся не просто запрограммированными, но обреченными закончить свою судьбу в качестве программного кода. Реальность и программа становятся единым целым. Из нее не убежать.
В дело избавления от программы и вовлечены главные герои фильма «Матрица» – пробудившись, они ищут способ освобождения. Те же, кому так и не удалось вырваться из анабиоза, ведут иллюзорную и лишенную глубокого смысла жизнь в навязанном машинами подобии реальности, но не живут по-настоящему. Возможно, нет более эффективного способа ограничить свободу людей, чем закрыть им глаза на положение вещей и дать бездумно принять свою неволю. Люди, не знающие о своем плене, не поднимутся на борьбу за свою свободу.
