Гитлер озвучил этот закон, который далее обрастал подробностями: Закон о защите немецкой крови и немецкой чести определил еврея как человека, имеющего три поколения еврейских бабушек и дедушек. Он также «засчитывал» евреями всех, кто произошел от двух поколений еврейских бабушек и дедушек и исповедовал иудаизм, был принят в еврейскую общину или состоял в браке с лицами еврейского происхождения, в соответствии с американским положением об ассоциации.
Во-вторых, закон запрещал браки и внебрачные половые отношения между евреями и немцами, а немецким женщинам до сорока пяти лет запрещалось работать в еврейской семье.
Так началась кампания по ужесточению ограничений. Отныне евреев лишали гражданства, запрещали вывешивать немецкий флаг, отказывали в паспортах. «С лозунгом «Германия стала полноценным расистским государством», – писал историк Джордж М. Фредриксон, – правительство брало на вооружение американские законы»
[104].
Но, учитывая зацикленность нацистов на расе, они все-таки ограниченно использовали американский прототип. «Ученые, которые видят параллели между американскими и нацистскими схемами расовой классификации, в некоторой степени заблуждаются, – сказал Уитмен, – но только лишь потому, что они недооценивают относительную строгость американского законодательства»
[105].
Какой бы катастрофой ни обернулось претворение в жизнь озвученных в Нюрнберге проектов, нацистское законодательство в этом вопросе не дошло до рубежей американского. Те предложения, что не получили поддержки ни на закрытом заседании, ни, позже, – на митинге в Нюрнберге, тем не менее уже существовали как аспекты американской законодательной системы. «Хотя нацисты хвалили «американскую приверженность законодательству о расовой чистоте», они не могли мириться с «неумолимой жестокостью», при которой «американский мужчина или женщина, у которых в жилах течет даже капля негритянской крови», считаются черными, – писал Уитмен. – Правило одной капли было слишком жестким даже с точки зрения нацистов»
[106].
Глава 9
Когда молчание – зло
Пепел крематория поднялся в воздух, карма и ветерок разнесли его по ступеням и гераниевым грядкам горожан, живущих за воротами расположенного к северу от Берлина лагеря смерти Заксенхаузена. Пепел ложился на качели и детские бассейны на задних дворах жителей города.
Никто не отрицал кровавый ад, творимый по ту сторону колючей проволоки. Плоды зла падали на жителей деревни, как снежная крупа. Они были покрыты злом, и пусть некоторые из них были хорошими родителями и добрыми супругами – ни один из них не сделал ничего, чтобы пресечь зло, которое теперь стало слишком большим, чтобы его было под силу остановить одному человеку, и, таким образом, хотя ни один человек не был к нему причастен, все вместе они были виноваты в его существовании. Оно стало больше, чем они, потому что это они позволили ему вырасти таким огромным, и теперь оно покрыло их сказочные домики и вторглось в их тихую будничную жизнь.
Теолог-диссидент Дитрих Бонхёффер был одним из миллионов, кто страдал и погиб за электрическими изгородями нацистского концлагеря, подвергался пыткам и содержался в одиночном заключении. Могли ли горожане слышать молитвы невинных людей? «Молчание перед лицом зла само по себе является злом», – однажды сказал Бонхёффер о свидетелях преступления. – Бог не оставит нас невиновными. Говорить можно без слов. Действовать – бездействием».
Не все жители деревни были нацистами, да и большинство немцев не были нацистами. Но они следили за нацистскими лидерами по радио, ждали последних новостей от Гитлера и Геббельса. Нацисты воспользовались преимуществом новой технологии радиовещания, возможностью связаться с немцами в режиме реального времени и присутствовать в их домах в любое время, продолжая незаметно отравлять их разум ядом пропаганды. Все эти граждане проглотили ложь о людях, рожденных быть «унтерменшами», поверили, что эти заключенные – евреи, синти, гомосексуалисты, противники рейха – не были такими же людьми, как они сами, и поэтому горожане продолжали сметать пепел со своих ступенек и жить привычной жизнью. Матери торопливо загоняли своих детей в дома, когда поднимался ветер, а вместе с ним – оставшийся от других людей пепел, который мог испачкать детские головы и костюмы
[107].
* * *
Посреди Мэйн-стрит в городке на юге Америки росло величественное старое дерево – вяз, дуб или платан, – посаженное еще до того, как были заасфальтированы современные дороги. Оно занимало священное место в сердцах горожан, хотя в целом располагалось в неудобном для раскидистого дерева месте. Оно перекрывало движение в обе стороны, и автомобилисты были вынуждены объезжать его, чтобы проехать через город. Это могло стать причиной для многих аварий, ведь автомобилисты не всегда могли вовремя заметить встречную машину или сообразить, стоит ли пропускать ее вперед.
И все же его нельзя было срубить. Это было местное дерево для линчевания, и сейчас оно выполняло свой долг «вечно и непрестанно» напоминать черным горожанам о том, что кого-то из них в последний раз повесили на его ветвях и кто-то может стать следующим
[108]. Дерево ждало своего часа, и белые горожане были готовы рисковать новыми авариями и смертями даже среди самих белых, чтобы сохранить дерево и указать подчиненной касте ее место. Дерево молчаливо свидетельствовало черным гражданам об их вечной участи и тем самым успокаивало и тешило самолюбие господствующей касты.
* * *
Горожане из деревни Лисбург в Восточном Техасе вбили в землю ось багги, которая служила колом. Затем они приковали к нему девятнадцатилетнего Уайли Макнили. Они собрали растопку, которую использовали, чтобы разжечь у его ног костер, несмотря на его заявления о непричастности к нападению на белую девушку, обвинение в котором и стало поводом для линчевания. Осенью 1921 года пятьсот человек собрались, чтобы увидеть, как Уайли Макнили сгорает на их глазах. Но сначала лидеры линчевания должны были решить важный вопрос. Лидеры бросали жребий, чтобы узнать, кому и какой кусок тела Макнили достанется в качестве «лучшего сувенира», после того как они сожгут его живьем
[109]. Все это происходило на глазах у молодого человека, которому оставались последние мгновения на этой земле. За это небольшое время он успел узнать, в каком порядке его пальцы и уши отойдут людям, похитившим его без суда и следствия. Кроме организаторов на месте преступления присутствовали пять сотен человек, которые пришли посмотреть, как он умирает, и с нетерпением ждали начала празднества. После того, как мужчины приняли решение и все вопросы были улажены, кто-то чиркнул спичкой.
