В Германии одной из характеристик, которые приводили в ярость нацистов, были богатство и успех немецких евреев и любое публичное проявление этого. В конце Второй мировой войны молодая еврейка в Берлине в шубе попалась на глаза представителям гестапо, которые окружили ее и в вагоне для перевозки скота отправили в концентрационные лагеря. По прибытии возмущенные видом женщины в шубе эсэсовцы, чьим женам такая роскошь, вероятно, была недоступна, отправили ее в свинарник лагеря, где пинками катали по ледяной грязи и оставили умирать от переохлаждения. Но всего через несколько дней в лагерь пришли войска союзников, и до этого момента ей удалось продержаться, подъедая отбросы, брошенные в хлев. До самого освобождения она спасалась от холода, прижавшись к свиньям
[234].
* * *
С самого начала власть касты и высший статус доминирующей группы, возможно, никогда не имели более четких границ, чем когда человек, которого считали высшим по своим характеристикам, ими безусловно не обладал. Учитывая, что интеллект среди людей любой подгруппы распределяется в относительно одинаковых пропорциях, это была особая форма человеческого насилия, когда каждому представителю определенной группы, независимо от его истинного интеллекта, морали, этики или гуманности, автоматически предоставлялся контроль над всеми членами другой группы, независимо от их талантов.
Историк Кеннет Стэмпп описал произвольную природу жизни порабощенных людей в кастовой системе, ужасающее насильственное подчинение людям, которые были непригодны для абсолютной власти над жизнью и смертью другого. «Они принадлежали женщине, «не умеющей читать и писать», писал Штамп, «едва умеющей считать до десяти», «юридически неспособной заключать брак», и все же она была хозяйкой над их свободой, временем, самими их жизнями. Они принадлежали «пьяницам, таким как Лилберн Льюис из округа Ливингстон, Кентукки, который однажды изрубил раба топором на куски, – писал Стамп. – И садистам, пытающим своих рабов для собственного развлечения, таким как мадам Лалори из Нового Орлеана»
[235].
Чтобы выжить, «они должны были уступать самому ничтожному белому человеку»
[236], – отмечает «Регистр фермеров» 1834 года.
На протяжении большей части времени с того момента, как первые афроамериканцы ступили на эту землю, им приходилось искать способы остаться в живых в структуре, которая требовала полнейшего их подчинения и предугадывания желаний их хозяев во избежание жестокого наказания. «Они должны подчиняться всегда и при любых обстоятельствах, весело и с готовностью», – сказал рабовладелец из Виргинии. Им приходилось приспосабливаться к изменчивым и произвольным требованиям любого доминирующего человека, с которым им довелось иметь дело в тот момент.
Это вынуждало угнетенную часть населения постоянно быть настороже, поскольку «некоторые действия, не поддающиеся счету», по мнению судьи из еще рабовладельческой Северной Каролины, могли быть истолкованы как «дерзость», будь то «взгляд, указание пальцем или отказ, а то и нежелание сойти с дороги при приближении белого человека»
[237].
Оратор девятнадцатого века Фредерик Дуглас добавил к перечисленным следующие жесты, в которых белые люди находили провокацию на насилие. «В тоне ответа, – писал Дуглас, – в ответе вообще; в отсутствии ответа; в выражении лица; в движении головы; походке, манере поведения и осанке»
[238]. Что угодно из этого списка «при попустительстве разрушит то подчинение, на котором зиждется наша социальная система», – сказал судья Северной Каролины.
Этот код распространялся на многие поколения. Прошли годы с момента свержения нацистского режима по ту сторону Атлантики, а афроамериканцы все еще подвергались жестокому обращению за малейшие попытки покинуть свое место. Плантаторы обычно ругали своих издольщиков за «тривиальные проступки»
[239], – писали Эллисон Дэвис, Берли и Мэри Гарднер в 1941 году. Плантатор из Миссисипи сказал, что, если его арендатор «не умерит свой пыл, то в следующий раз дождется пули или веревки на шею. Только так ими можно управлять, когда они высовываются». В 1948 году чернокожий фермер-арендатор в Луизе, штат Миссисипи, был жестоко избит двумя белыми, как писал историк Джеймс К. Кобб, «за то, что он попросил квитанцию после оплаты счета за воду»
[240].
В самой рутине повседневной жизни необходимо было помнить об иерархии. В 1960-е годы на юге Америки простая посадка в общественный автобус была серьезной задачей, выполняемой с максимальным унижением и стигматизацией низшей касты. В отличие от пассажиров из доминирующей касты, которые забирались на борт, оплачивали проезд в автобусе и шли на свои места, черным пассажирам приходилось подниматься наверх, платить за проезд, а затем выходить из автобуса, чтобы не осквернять собой и не беспокоить белое отделение, через которое им пришлось бы пройти. Вынужденные сойти после оплаты, они должны были успеть добежать до задней двери автобуса, чтобы сесть в отделение для цветных. Автобусы нередко уезжали раньше, чем они добирались до задней двери. Пассажиры, у которых было меньше всего прав на ошибку, меньше всего ресурсов для компенсации стоимости билета, меньше страховки от неудачи, подвергались дополнительному унижению, поскольку автобус уезжал без них, обрекая их на опоздание на с трудом найденную работу и подвергая риску увольнения.
«Негр занимает положение неполноценного существа, живущего в раболепии, о чем ему постоянно напоминают во время путешествий ограничения и отношение его белых соседей»
[241], – писал историк Бертрам Дойл.
Законы и протоколы также разграничивают первых и вторых. Чем больше пропасть, тем легче дистанцироваться и унижать другую группу, тем легче оправдать любую несправедливость или разврат.
«Человеческое значение касты для тех, кто живет ею, – это сила и уязвимость, привилегии и угнетение, честь и клевета, изобилие и нужды, награда и лишения, безопасность и беспокойство, – писал выдающийся американский исследователь касты Джеральд Берреман. – Описание касты, не включающее в себя эти характеристики, есть не более чем пародия»
[242].
