Отец поднял руку, как дорожный инспектор, подавая машине сигнал остановиться.
– Мэм, не могли бы вы, пожалуйста, вернуться на свое место, – сказал отец. – Не подходите к моему столику, я вас совершенно не знаю.
Женщина выглядела ошеломленной отказом, но развернулась и вернулась в свою кабинку. Отцу же после этого эпизода кусок в горло не лез. Он еще долго будет помнить этот момент.
На протяжении веков представители доминирующей касты Соединенных Штатов стремились контролировать внутрисемейные отношения представителей низших каст и разрушать родительский авторитет угнетенного класса, шли на крайности, разлучая детей, даже грудных младенцев, с родителями, продавая их на невольничьих рынках, словно щенят или жеребят – не людей. «Один такой, – заметил как-то работорговец, – стоил двести долларов… пока был жив»
[288]. Этот рутинный аспект рабства господствовал в нашей стране в течение четверти тысячелетия, для детей и родителей отрицались самые элементарные человеческие узы.
Даже когда детям разрешалось оставаться со своими родителями, кастовые протоколы подрывали авторитет старших и наказывали их, если они пытались защитить своих собственных детей. Матери в Луизиане назначили двадцать пять ударов плетью за «отмену приказа», данного ее сыну белой хозяйкой, которой они принадлежали
[289]. Несколько самых ужасных порок и пыток применялись к невольникам мужчинам, которые активно сопротивлялись насилию в отношении своих жен и детей.
Таким образом, находящиеся в рабстве родители не всегда могли предложить своим детям достойное «убежище или защиту от пугающих существ»
[290], которые властвовали над ними, писал историк Кеннет М. Стэмпп. И они не могли защитить себя. Но если высшая каста не видела в этом зла, то дети из низшей касты могли это видеть. Однажды, когда надзиратель связал женщину и выпорол ее на глазах у ее детей, «испуганные дети забросали надзирателя камнями, – писал Стэмпп, – а один из них подбежал и укусил его в ногу», пока они кричали, чтобы он отпустил ее. Кастовая система, возможно, относилась к ним как к скоту или механизму, но дети мгновенно реагировали, как люди, пусть доминирующая каста их так и не воспринимала.
Только в середине двадцатого века, с защитой, возникшей в эпоху гражданских прав, чернокожие родители получили юридические и политические возможности для защиты своих детей от жестокого обращения или для учета вреда, причиненного их детям со стороны государства. Но основные контуры иерархии остаются нетронутыми, пусть способы ее выражения со временем и изменились.
Современные кастовые протоколы реже касаются открытых атак или сознательной враждебности, и с ними порой удручающе трудно бороться. Они подобны ветру, достаточно сильному, чтобы сбить вас с ног, но невидимому в действии. Они поддерживаются мышечной памятью об относительном ранге и ожиданиями того, как человек взаимодействует с другими в зависимости от своего места в иерархии. Это форма статусной повышенной бдительности, право доминирующей касты вмешиваться и заявлять о себе везде, где она пожелает, контролировать или увольнять тех, кого они считают ниже себя, по своему усмотрению. Речь идет не о роскошных автомобилях и часах, загородных клубах и частных банках, а о том, чтобы знать, не задумываясь, что вы отличаетесь друг от друга. Это знание основано на правилах, хотя и не изложенных на бумаге, но отображающихся в большинстве рекламных роликов, телевизионных шоу или придорожных щитах, от залов заседаний до отделов новостей и первого кандидата в жертвы, убитого в первые полчаса фильма. Это ошеломляющая банальность каст.
Каждый день по всей Америке, в любом ее уголке, где собирается для взаимодействия компания из двух и более человек, кастовая система может застать нас врасплох, разрушая планы, сбивая с толку и потенциально вызывая неразбериху в иерархии.
А вот и ее сценарии в действии:
В дверь дома, находящегося в богатом районе среднезападного города, раздался звонок; сам дом принадлежал бухгалтеру из доминирующей касты. Бухгалтер и его семья только недавно переехали в этот район. Сквозь стеклянные боковые фонари входной двери он мог видеть женщину, афроамериканку, стоящую на его лестничной площадке.
Он знал, к чему это. Городская химчистка предлагала клиентам свои услуги, поэтому он зашел в дом за одеждой, нуждающейся в стирке, а потом вернулся и вручил ворох несвежего белья женщине, стоящей на крыльце.
Женщина отступила назад. «О, я не из химчистки, – сказала женщина. – Я ваш ближайший сосед. Зашла, чтобы представиться и поприветствовать вас в этом районе».
Эта женщина была модной женой известного кардиолога, представительница исключительно высшего класса, но, на первый взгляд нового соседа, лицо подчиненной касты. Им обоим этот случай дал пищу для размышлений.
* * *
Профессор чикагского колледжа, едва вернувшись с велосипедной прогулки, искал свою почту в вестибюле многоквартирного дома на Мичиган-авеню. Это был тридцатилетний афроамериканец, с лицом аристократа, в тот момент он еще не успел снять шлем и велосипедное снаряжение. Он вошел в лифт по пути на свой этаж и, едва обратив внимание на другого мужчину, находившегося с ним в лифте, начал просматривать свою почту. Заметив кое-что интересное, он распечатал один из своих конвертов.
Другой мужчина пришел в ужас.
– Ты должен был доставить почту, а не вскрывать ее.
Не обнаружив причины для этого замечания, профессор поднял глаза и увидел, что собеседник был белым, но не осознал, в чем состоит обвинение, и, занятый своим делом, дал честный ответ:
– А, просто хочу посмотреть, что внутри, – сказал профессор.
Незнакомца такой ответ шокировал еще сильнее, и он передернул головой от отвращения, ошибочно полагая, что на его глазах происходит преступление.
Профессор вышел на своем этаже, и только позже ему пришло в голову, что его приняли за курьера в собственном доме. Предположение настолько нелепое, что не пришло ему в голову в тот момент, из-за чего представитель доминирующей касты так и остался в убеждении, что на его глазах черный посыльный нагло вскрывал почту «настоящего» жильца, не стесняясь присутствия другого жильца дома. Этот предрассудок был рожден недремлющим кастовым злом.
* * *
У рабочего стола инженера-строителя продолжал звонить телефон. Наступали крайние сроки сдачи ряда проектов. Но снова и снова телефон нарушал его концентрацию и зря тратил его и так ограниченное время. Инженер был из доминирующей касты, как и человек, пристававший к нему. На первый взгляд, вторжение не имело ничего общего с кастой. Это был белый подрядчик, который звонил белому инженеру, чтобы узнать о текущем проекте.
