Итак, на собраниях индийцев разных каст я могла видеть, что люди из высшей касты занимали руководящие должности, были откровенны, легко руководили, исправляли и обсуждали людей из низшей касты. Это отразило аналогичную динамику в Соединенных Штатах, ожидание, что человек из высшей касты должен утверждать превосходство знаний и интеллекта во всех вещах, будучи социализированным, чтобы быть первым и центральным; давление общества в необходимости быть правым и в постоянном напоминании низшим кастам, иногда осторожно, иногда – не очень, об их исторической, культурной, пространственной и семейной неполноценности.
На панельной дискуссии или семинаре они часто возглавляли обсуждение или вели большую часть разговоров. Они были склонны говорить более формально, давая указания с высоко поднятыми головами. С другой стороны, далиты, как будто обученные не привлекать к себе внимания, сидели в тени, на периферии семинара конференции, задавая мало вопросов, не осмеливаясь, казалось, вторгаться в сферу высших каст или в разговор, даже если речь шла о них. На самом деле они хотели послушать меня или, я бы сказала, пообщаться с кем-то, кого они признали родственным духом, который разделял общее состояние. «Мы читаем Джеймса Болдуина и Тони Моррисон, потому что они рассказывают о нашем опыте, – сказал мне один из ученых-далитов. – Они помогают нам в нашем тяжелом положении».
Даже в разреженном пространстве научной презентации, когда человек из высшей касты поправлял человека из низшей касты, далиты слушали и принимали их замечания, не задавая вопросов, часто опуская голову или кивая. Это означало: да, вы правы, я сейчас пойду и сделаю то, что вы сказали. Я вздрагивала, наблюдая, как люди на открытом форуме свысока разговаривают с учеными из подчиненной касты.
В Индии именно далиты тяготели ко мне, как давно потерянные родственники. Они окружали меня и усаживались на софе рядом со мной для импровизированного тет-а-тет из подчиненной касты.
Я стояла в очереди на ланч во время конференции, организованной в Дели. Мы с ученой-далиткой размышляли о наших родственных взглядах, когда какая-то женщина из высшей касты подошла и вмешалась в наш разговор, чтобы сделать замечание женщине-далиту касательно того, что последняя забыла включить в свою презентацию какие-то пункты, которые нужно будет обязательно вставить в следующий раз.
Женщина из высшей касты прервала нас с чувством собственного права, не извиняясь за вмешательство, не обращая внимания на продолжающийся разговор, не обращая внимания на меня, человека, с которым разговаривала женщина-далит, как будто все, о чем мы говорили, могло подождать. Она пожурила ученую-далитку с видом снисходительности и превосходства и продолжила инструктировать ее о соблюдении поведенческих норм далита, которые как раз были предметом исследования для моей собеседницы. Она отчитывала ее передо мной, хотя я фактически была посторонним человеком им обоим. Я была там со своей собственной миссией, и женщина высшего класса поместила себя в центр не касающегося ее разговора и отвлекала меня от моей задачи.
Это навело на мысль об американской кастовой системе, которая часто ставит слово лица, принадлежащего к доминирующей касте, выше слова лица, принадлежащего к подчиненной касте, даже в вопросах, о которых подчиненное лицо, скорее всего, будет более осведомлено. На протяжении большей части американской истории афроамериканцам не разрешалось, например, заседать в жюри присяжных или давать показания против белого человека. Даже в более поздние времена обвинения в расовой дискриминации часто имеют больший вес, если за них ручается лицо, принадлежащее к доминирующей касте.
Теперь, на другом конце света, женщина из доминирующей касты в Индии пользовалась такой же привилегией в параллельной иерархической системе. В американских прогрессивных кругах ее осуждение женщины-далита будет рассматриваться как своего рода дискриминация: человек из доминирующей касты читает лекцию человеку из подчиненной касты о чем-то, в чем человек из подчиненной касты на самом деле может быть большим авторитетом.
Когда женщина из высшей касты покинула нас, высказав свои соображения, нам было трудно снова вернуться к начатой было теме. Она оторвала нас от нашего параллельного кастового общения. Я спросила женщину-далита, знает ли она женщину, которая только что прервала нас и разговаривала с такой фамильярностью и уверенностью. «Нет, – сказала ученый-далит. – Видите, что у нас тут происходит? Она просто дала понять, что она из высшей касты и выше меня по статусу».
Пусть и не признавая этого на сознательном уровне, американцы из доминирующей касты часто проявляют почти такое же любопытство к этническому и, следовательно, кастовому происхождению своих соотечественников-американцев, как и жители Индии. Когда американцы стремятся занять свое место в иерархии, подобное выпытывание может происходить более деликатным образом и может не иметь таких последствий для жизни или смерти, как в Индии. Но оно есть.
Они будут допрашивать человека неоднозначного расового происхождения, пока полностью не прояснят для себя этот вопрос. Будучи выходцами из Западной Европы, они могут спросить италоамериканцев об их корнях – в какой части Италии они выросли, на севере или юге, в сельской местности или городе – может, из искреннего интереса или потому, что были там или хотели бы побывать, а может, чтобы определить их место в иерархии Южной Европы. Если человек наполовину ирландец и наполовину чех, то при первой встрече он скорее упомянет ирландского дедушку, а не чешскую бабушку. Белый человек мог бы описать себя как остолопа или «Хайнца, 57 лет от роду», чтобы умело скрыть происхождение не из северо-западной Европы.
Старая евгеническая иерархия предполагаемой ценности продолжает жить, пусть и в неявном виде. Женщина, чьи бабушка и дедушка иммигрировали из Польши, могла бы сказать американке ирландского происхождения, чей статус воспринимается как более высокий, чем у нее, что они приехали из Австрии (оправдывая это для себя сменой границ в XX веке). Но та же самая женщина могла бы «признаться», что они приехали из Польши, афроамериканцу предположительно более низкого ранга, на которого ей не нужно было производить впечатление – ей и так обеспечен очевидно более высокий статус, чем у него.
Не так давно в Бостоне, Чикаго и Кливленде люди говорили о «белых этносах» из южной и Восточной Европы как о политических избирательных блоках. Они отличали «ирландских белоручек» от «трущобных ирландцев»
[362]. Однажды, в конце случившейся несколько лет назад на Северо-Востоке конференции, молодой белой ассистентке в комнате с чернокожими профессионалами задали обычный вопрос о том, как пишется ее имя, которое могло иметь написание Кэтрин, Кетрин, Катрин или, может быть, Кэтерин. Она выпрямила спину и дерзко ответила: «Английское правописание», что, казалось вовсе не ответом на вопрос, а интересной попыткой обособиться от всех остальных в комнате, подчеркнуть свое достойное место в англосаксонской нации, в чем не нуждался бы ни один истинный англосакс. Я подумала про себя: так какое же конкретно это будет написание?
