Прощение, которое оказывают черные люди представителям доминирующей касты, является духовным отражением традиции необходимости быть вдвое усерднее во всем, в том числе в способности к прощению, чтобы считаться хотя бы наполовину таким же достойным членом общества.
«Белые люди любят такие истории о прощении, – писала эссеистка и писательница Роксана Гей после резни, – потому что они приносят ложное убеждение, что мир более справедливый, чем он есть на самом деле, и что расизм – просто пережиток болезненного прошлого, а не неизгладимая часть нашего настоящего»
[373].
Акт прощения кажется неписаным пунктом в одностороннем контракте, существующем между угнетенными и доминирующими. «Черные люди прощают, чтобы выжить, – писала Гей. – Мы должны снова и снова прощать, пока продолжает процветать расизм или белое умалчивание расизма. Нам пришлось простить рабство, сегрегацию, законы Джима Кроу, линчевание, несправедливость во всех сферах, массовые лишения свободы, лишение избирательных прав, неадекватное представительство в массовой культуре, микроагрессию и многое другое. Мы прощаем, прощаем и прощаем, и те, кто согрешают против нас, продолжают согрешать против нас»
[374].
В 2018 году, когда каждая неделя, казалось, давала новый инцидент, когда люди из доминирующей касты вызывали в полицию чернокожих, занимающихся повседневными делами, белая женщина средних лет из Бруклина вызвала полицию в отношении девятилетнего мальчика, который, по ее словам, изнасиловал ее, когда проходил мимо у кассы в угловом гастрономе. Мальчик сказал, что ничего такого не делал, не прикасался к ней и заплакал. От дальнейших действий мальчика спасло видео из магазина, которое впоследствии стало вирусным. На нем изображен мальчик, проходящий мимо женщины в переполненном гастрономе, и его сумка случайно и незаметно ее задела, когда он проходил мимо
[375].
Женщине было стыдно извиниться за ложное обвинение. После этого люди хотели знать, простил ли он ее? Мальчик еще не усвоил все правила касты, не получил достаточно опыта, чтобы как следует ознакомиться со сценарием или полностью загрузить его в свое подсознание. Он все еще думал свободным умом невинного, который не успел столкнуться с последствиями слома касты. «Я не прощаю эту женщину, – сказал он, – и ей нужна помощь».
У маленького мальчика был присущий детям незамутненный взгляд на вещи. Он не смирился с инверсией добра и зла, не был готов уступить привилегию, которую следует не извлекать силой, а предоставить на свободное усмотрение потерпевшей стороне.
«Что действительно просят белые люди, требуя прощения от травмированного сообщества, так это отпущения грехов, – писала Гей. – Они хотят отпущения грехов от расизма, которым заражены все мы, хотя прощение не уничтожит расистские грехи Америки»
[376].
* * *
Нельзя жить в кастовой системе, дышать ее воздухом, не впитывая послание о кастовом превосходстве. Подчиненные касты приучены восхищаться, поклоняться, бояться, любить, жаждать и хотят быть похожими на тех, кто находится в центре общества, на вершине иерархии. В Индии говорят, что вы можете попытаться покинуть касту, но она никогда не покинет вас. Большинство иммигрантов в США из Индии относятся к числу наиболее образованных и обеспеченных людей из своей родной страны, и поэтому у немногих далитов есть ресурсы, чтобы попасть в Америку. По некоторым оценкам, далиты составляют менее двух процентов людей индийского происхождения в Америке. Каста часто мигрирует вместе с теми, кому удается пересечь океан
[377].
Итак, талантливый далит из Индии, доктор философии в престижном университете на Восточном побережье, расхаживал и переминался с ноги на ногу, взволнованным, возбужденным тоном перешел на просторечный язык Америки начала двадцать первого века при одном упоминании фамилий своих старших учеников из касты соотечественников. Эти имена могут иметь мало значения для большинства американцев, но они обозначают ранг и привилегии в Индии. Имена Гупта, Мехта и Мукерджи, распространенные среди индийских иммигрантов в Америке, являются одними из самых почитаемых на своей родине.
– Этим фамилиям, – сказал далитский ученый, покачивая головой и глядя на ковер, – я не могу смотреть прямо в глаза. Я не знаю, что сказать. Это были наши хозяева. Мои деды были рабочими у их дедов. Меня бы никогда не пригласили в их дома. В Индии они со мной бы не разговаривали. Черт, я даже представить себе не мог, что буду разговаривать с ними здесь, в Америке. Они совершенно другой касты, чем я. – Он снова начал беспокойно ходить. – Пересечь эту черту непросто. Я здесь три года. У меня все еще не хватает уверенности заговорить с ними.
Внизу иерархии сообщение о неполноценности приходит к вам шепотом и на рекламных щитах. Оно проникает в вашу личность. Насилие и террор, используемые для поддержания иерархии, удерживают вас на своем месте без всяких вывесок.
– Это чувство опасности, – продолжил далитский ученый, – всего лишь при одной мысли о людях из высшей касты. Они опасны для меня. Я чувствую опасность рядом с ними.
Каста – это больше, чем просто ранг, это образ мыслей, который держит всех в плену. Доминирующую касту – в плену иллюзии собственной избранности, подчиненную – в чистилище решения о том, кем они являются и кем они должны быть, – решения, принимаемого не ими.
Далитский доктор философии единственный из своей семьи имел паспорт, единственный, кто выезжал за пределы Индии. У остальных не было паспорта, и они не видели в нем необходимости. «Куда они поедут?» – спрашивал он. Кастовая система лишила их потребности или намерения использовать основную человеческую черту – воображение.
Первым в своей семье вырвавшись из оков маргинальной касты, он несет на себе тяжесть мечтаний всех, оставшихся дома, а также клеймо и ожидание неудачи со стороны общества в целом.
– Если я сделаю ошибку, мое сообщество сделает ошибку, – сказал он. – Мое падение будет означать падение всего сообщества. Я иду по очень тонкой грани.
Дома в Индии, когда ученый идет в магазин, за ним наблюдают и преследуют его, как вора, как черного человека в американских магазинах. Он впитал это ожидание и приспособился к нему, чтобы выжить.
