В 2018 году владелец гольф-клуба Пенсильвании приказал темнокожим женщинам покинуть клуб и вызвал полицию после того, как белые игроки в гольф пожаловались на то, что они недостаточно быстро покидают поле. Женщины указали, что являются опытными игроками, знакомыми с протоколами игры, и сказали, что двигались, соблюдая временной интервал с группами позади и впереди них. Они сказали, что отметили, что мужчины позади них находились на перерыве и не были готовы к игре. Прибыв на место происшествия, полиция определила, что никаких обвинений не было. Но женщины сказали, что конфронтация довела их до крайности, и ушли, чтобы избежать дальнейшего унижения
[380].
Учитывая характер моей работы, мне приходится проводить по много часов в местах, где я часто являюсь единственным человеком моей национальности и пола, чаще всего в самолетах. Однажды бортпроводник прокомментировал количество миль, которые я трачу из года в год: «Вы летаете больше, чем мы». Из-за того, что я постоянно летаю, мне часто приходится сидеть в первом классе или бизнес-классе, при этом я против своей воли становлюсь объектом социального эксперимента. Тем не менее происходящие со мной инциденты были далеко не самыми тяжелыми из тех, что могут произойти в путешествиях. Но некоторые случаи все-таки можно выделить в контексте кастового взаимодействия, что порой деморализует своим проявлением в самый неожиданный момент.
Во время полета из Денвера я оказалась одной из первых, кто сел в самолет вместе с другими в передней кабине. Я видела, как старший бортпроводник приветствовал пассажиров у выхода на посадку. Это был мужчина лет двадцати-тридцати с короткими светлыми волосами, а за ним шла вторая стюардесса с черными волосами, завитыми по-французски.
У меня тогда обострился тендинит запястья и, ступив на борт с шиной на предплечье, я обратилась к старшему бортпроводнику за помощью с моей ручной кладью.
– Сэр, – сказала я, – у меня проблема с запястьем, и я подумала, не поможете ли вы мне убрать сумку в отделение для ручной клади.
Он смотрел мимо меня, на мужчин, стоящих за мной у трапа, чей вид первым приходит вам на ум, когда вы думаете о путешествиях в первом классе. Мне же он махнул рукой, будто я задерживала очередь, хотя в тот момент никто не поднимался вслед за мной. Казалось, его оскорбил даже мой вопрос, будто я не знала, как работает процесс посадки.
– В задней части самолета есть две стюардессы, – сказал он. – Они помогут вам, когда вы пройдете в свой класс.
Дав эти краткие инструкции, он будто вытащил меня из очереди, отделил от других путешественников бизнес-класса, как сорняк, человека, что вторгся на чужую территорию и теперь добивается особого отношения, на которое не имеет права. Маргинализованным людям достаточно трудно перемещаться по миру, построенному для других. Теперь я как будто занимала место, принадлежащее его законным пассажирам. Это замечание стало для меня шоком, возможно, потому, что исходило от человека, поколение которого, как ожидается, не будет придерживаться таких ретроградных предубеждений. Возникла враждебная атмосфера. Я попросила о том, чего, по его мнению, не заслуживала.
– Но я первый класс, – сказал я.
Это, похоже, только усугубило ситуацию. Он был пойман в момент стереотипизации, да еще при свидетелях. Он проигнорировал всю очевидную информацию об обратном – о том, что я рано сажусь на борт, что багажные бирки, свисающие с сумки, с которой я обращалась за помощью, свидетельствовали о том, что я достигла максимально возможного уровня лояльности к его авиакомпании. Он мог прийти к ложному выводу только на основании одного: моего внешнего вида.
Он попытался оправиться от бестактности откровенно пренебрежительного кастового предположения, ибо что такое каста, если не место в иерархии? Он должен был найти способ сохранить свое кастовое положение теперь, когда стюардесса из его класса и его авиакомпании услышала, как резко он разговаривает с пассажиркой, какое бы место последняя ни занимала.
– Ну, поставьте ее здесь, и мы посмотрим, что с ней можно сделать, – сказал он, вздыхая, как будто это был контрабас, а не сумка на колесиках.
Женщина-стюардесса, которая стояла там во время обмена репликами, вышла вперед и попыталась все исправить, прикрыть своего начальника.
– Вот, – сказала она, – позвольте мне вам помочь. Какое у вас место?
Она подвела меня к сиденью и помогла поднять сумку в отделение. Я поблагодарила ее за доброту.
Остаток полета прошел весьма неудобно. Он оказался единственным бортпроводником в нашем отсеке, и каждый раз, когда он шел по проходу, напряжение росло. Я чувствовала его раздражение. Он попался на оплошности и теперь наказывал меня с резкой враждебностью до самого момента приземления.
Это был поздний ночной рейс из Портленда, штат Орегон, на Восточное побережье. Я только поднялась на борт, и мы со стюардессой искали место, чтобы поместить мою сумку на роликах в беспорядочно заполненные верхние отсеки. Каждый раз, когда мы со стюардессой прикасались к сумке, чтобы перевернуть ее на бок или переместить в другой отсек, кто-нибудь из пассажиров говорил: «Нет, вы не можете прикасаться к этой сумке, она моя».
У человека, сидевшего у прохода позади меня, над головой висели две ручные сумки, занимавшие больше места, чем позволено по правилам. Мне не терпелось сесть и покончить с этим неудобным испытанием воли. Я предложила ему положить свою сумку под мое сиденье, чтобы она не занимала второе место, я была уже готова на все что угодно, чтобы положить сумку и отправиться в путь.
– Буду рада, если вы примете этот вариант, – сказала я ему и стюардессе.
Он тяжело вздохнул.
– Я положил свою сумку туда, куда хотел, и не хочу, чтобы она лежала под другим сиденьем.
Он взял сумку у стюардессы и засунул ее под свое сиденье. Затем он начал жаловаться мужчине, сидевшему рядом с ним у окна, мужчине, который тоже был из доминирующей касты и сидел прямо позади меня.
– Вот что происходит, когда они пускают кого попало в первый класс, – сказал владелец сумки мужчине рядом с ним достаточно громко, чтобы могли услышать все вокруг. – Они должны лучше знать, как обращаться с платежеспособными клиентами. Я заплатил за билет первого класса, и вот как они со мной обращаются.
Двое мужчин проговорили весь полет, найдя общую тему и объединенные общей обидой. Это был ночной полет, а я успела утомиться за долгий рабочий день. Мне нужно было поспать. Я опустила спинку сиденья. Зачем только я это сделала?
