Ответа нет так долго, что я теряю всякую надежду, но наконец дверь, чуть скрипнув, приоткрывается и в щель просачивается мерцание свечи, зажатой в сухой, морщинистой ладони.
– Шумные. Тише надо быть, пока черные не набежали, – ворчит женщина.
Лица ее по-прежнему не видно, только руку со свечой.
– Простите, – вступает заметно оживившийся Принц, подходя ближе. – Мы лишь ищем…
– Знаю я, чего вы ищете. Смерти, раз шатаетесь тут потемну. Коли есть деньги, так шуруйте на двор, а нам не велено чужаков у себя привечать.
– Двор? – переспрашиваю я.
– Постоялый, – объясняет Принц. – Раньше был в конце улицы…
– И сейчас там, куда ж ему деться, – перебивает женщина. – Все с кораблей там торчат, пока не пустят за стену. Но от порта уже три дня никто не приезжал, так что…
Она не заканчивает, но все и так ясно. Слишком мы подозрительные и взялись неизвестно откуда.
– Спасибо, – благодарю я. – А что…
– Только тряпицу какую на этого накиньте, – снова перебивает женщина, и свеча чуть склоняется в сторону Принца. – Уж больно на кого-то похож.
После чего дверь резко, но почти беззвучно закрывается, отсекая свет.
Что ж, не самая продуктивная беседа, но кое-что можно сказать наверняка. Независимо от того, насколько обманчиво время на острове Отверженных, наших спутников стоило ждать – или искать – только в одном месте.
Глава 22. Дружеское плечо
Ты умела любить – в этом я никогда не сомневалась. Любить неистово, всем нутром, ведь никакая ненависть не рождается из пустоты.
Пожалуй, будь ты чуть холоднее, равнодушнее – и мир не нуждался бы в спасении.
До постоялого двора мы бы добрались, даже не знай Принц куда идти, потому что Кайо, кажется, уже там. Он зовет, дергает, тянет за нить нашей связи, словно чем-то встревожен или взбудоражен, и каждый шаг в том направлении усиливает и мое волнение.
Я стараюсь не бежать и на миг проникаю в голову друга, дабы взглянуть вокруг его глазами, но вижу лишь коновязь с дремлющими лошадьми и размытую дождем дорогу.
Вижу с высоты человеческого роста, будто Кайо по обыкновению сидит на чьем-то плече.
«Свой», – улавливаю отчетливую мысль и чуть успокаиваюсь.
Своих у нас не так много.
– Нас ждут, – говорю я Принцу, едва не запнувшись из-за резкой смены зрения.
Фонарей на пути по-прежнему мало, и светят они еле-еле. Безликие дома горбятся вдоль обочины черными гоблинами из сказок, и обитатели их все так же не спешат подавать признаки жизни.
– Кто?
– Судя по росту – Охотник.
Принц вздыхает:
– Значит, не один день…
Да, далеко не один. Уверена, ты вдоволь наигралась со временем, создавая остров. Поднимая его из черных вод. Сколько силы на это ушло? Сколько чужой боли ты впитала?
Я удерживаю накинутую на плечи занавеску каменной рукой, второй сжимаю ладонь Принца и заставляю его ускориться. Когда из-за поворота показывается озаренная факелами подъездная дорога и крылатое двухэтажное здание, окруженное хозяйственными постройками, в ее конце, мы уже практически бежим.
– Хочешь появиться поэффектнее? – бормочет Принц, но шаг не сбавляет.
– Наоборот.
Мы слишком долго бродим по этим улицам у всех на виду. Чужаки, прибывшие отдельно от кораблей. Лучше поскорее слиться с обитателями постоялого двора, и сделать это в тени Охотника будет проще, он-то уже наверняка примелькался.
Широкоплечую темную фигуру с птицей на плече я замечаю сразу и именно там, где показывал Кайо. Человек стоит напротив коновязи, прислонившись плечом к неоструганной стене какого-то сарая, и почти сливается с ночной мглой. Выдают его только горящие глаза циккабы да блеск пряжек на плаще. На миг сердце испуганно замирает. А вдруг это все же не Охотник? Твой приспешник мог зачаровать, захватить мою тьму… Но мужчина наконец выходит в мутный свет факелов, и я вижу знакомый темный ежик волос и покрытое шрамами лицо.
– Вы не торопились, – говорит он, ероша перья Кайо кончиками пальцев.
Тот в ответ жмурится и урчит совсем по-кошачьи, а я с трудом сдерживаюсь, чтобы не броситься к здоровяку с объятиями. Останавливают лишь руки: одна проклятая и вторая, занятая Принцем.
– Я бы нагрубил, – улыбается он, – но слишком рад тебя слышать. Давно вы здесь?
– Почти седмицу. – Охотник вглядывается в его слепые глаза без повязки, затем вдруг напрягается, словно что-то услышав, и жестом подзывает нас к себе: – Идемте скорее, пока кто-нибудь не увидел этого белобрысого.
У меня на языке вертится сотня вопросов, но приходится их сглотнуть и идти следом. Тут он прав, Принца надо спрятать побыстрее. Главное – чтобы было где…
– За стену никого не пускают с самого нашего прибытия, так что народ здесь все копится и комнат нет. Но мы заняли амбар, – развеивает мои страхи Охотник. – Искра еще нашептала тут и там о двух больных, поэтому к нам никто особо не суется и вашему появлению не удивятся, если что…
Он так деловито обо всем рассказывает, словно не сомневался в нашей встрече. Будто все это и впрямь предначертано и Охотник знал обо всем заранее. Это одновременно злит и умиляет, но я не выказываю ни первого, ни второго.
Мы минуем две совсем крошечные лачуги, выходим к основному зданию и сворачиваем на едва заметную во мраке тропу, огибающую постоялый двор по кругу. Вдоль нее тоже тянутся какие-то сараи, и в каждом мерцает свет – похоже, гости столицы разместились как смогли.
– Волк с вами? – чуть слышно спрашивает Принц, и Охотник кивает:
– От него поди избавься.
Судя по тону, отношения у этих двоих не самые радужные, но новость все же прекрасная. Не то чтобы я поверила словам Мертвой про огонь, который тебя одолеет, просто помощь огневика в любом случае пригодится.
Наконец мы подходим к самому неказистому на вид строению из всех, что попадались по пути. Оно вдоль и поперек изрезано щелями, окон нет, накрененная крыша будто вот-вот свалится нам на головы, а чтобы пройти в дверь, надо быть ростом с бруни.
Ладно, может, и не настолько маленьким, но даже мне приходится пригнуться, а Охотник и вовсе едва ли не пополам складывается.
Благо внутри довольно просторно и не так холодно, как я ожидала, – наверное, благодаря тюкам соломы, прикрывающим дырявые стены, и разогретым камням, выложенным кругом на земле. Именно возле них сидят Искра и Волк. Сидят молча, на почтительном расстоянии друг от друга, настолько нарочито глядя в разные стороны, что сомнений в только что затихшей ссоре не остается.
