Когда мы выходим за рамки вопросов здоровья и задумываемся о социальных последствиях, необходимо также учитывать моральные и политические аспекты. Собирая информацию для этой главы, я встретилась с доктором Дэвидом Хиллом, статистическим генетиком из Эдинбургского университета. Его исследования показывают, что гены, отвечающие за высокий интеллект, связаны с долголетием, ощущением счастья и высоким социально-экономическим статусом (СЭС). Если в этих важных аспектах нашей жизни есть небольшая, но весомая генетическая составляющая (как полагает Хилл), значит ли это, что нам следует включить в нашу общественную дискуссию вопрос о возможности генетического влияния на бедность, передаваемую из поколения в поколение? Исследования показали, что взросление в неблагоприятной социально-экономической среде связано с проблемами с нервной системой. К сожалению, эти новые знания о генетике чаще используются для усиления, а не сглаживания социального неравенства. Опасность заключается в том, что политики и другие люди используют биологию в качестве аргумента в пользу невмешательства.
Однако, как и всегда, любые данные можно использовать по-разному. Дэвид считает, что его выводы и результаты других исследований следует применять для обоснования мер по уменьшению социального неравенства, так как они позволяют оценить масштаб проблемы и целесообразность любого вмешательства. «Уровень наследуемости СЭС и соответствующих качеств человека – это индикатор того, насколько равномерно возможности для достижения успеха распределены в обществе, – говорит он. – Высокая наследуемость СЭС будет означать большее равенство условий». Другими словами, наша способность идентифицировать гены, связанные с высоким СЭС, может дать нам ориентир для движения к более равному обществу. Позже мы еще вернемся к деталям этого исследования и его потенциальным последствиям.
Как не обречь себя на страдания
Мы вступаем в эпоху, когда медицина может предложить каждому из нас лечение, адаптированное к нашему индивидуальному профилю. Сочетание технологических инноваций, включая секвенирование всего генома, технологии отслеживания и высокопроизводительный анализ больших массивов данных, открывает эру прогностического и персонализированного медицинского обслуживания. Скоро мы сможем предсказывать, как пациент отреагирует на определенное вмешательство, а также вычислять риск развития конкретной болезни. Практикующие врачи, фармацевтические компании и руководящие органы уже уходят от привычного всем универсального подхода к пациентам. Никто больше не ждет, что найдется чудодейственное средство или волшебная пилюля, способные вылечить всех без исключения. Мы знаем, что имеем много общих черт как представители одного вида, но при этом каждый из нас уникален (как в болезни, так и здоровом состоянии). В скором будущем мы сможем точно предсказывать, каким будет здоровье человека в течение всей жизни, а затем на основе высокоточных методов определять, как оптимально воздействовать на организм с учетом индивидуальной химии, чтобы предотвратить болезнь. Следовательно, возможность воспрепятствовать биологической судьбе еще до того, как она проявит себя, очень близка.
Именно об этом я мечтала 20 лет назад, когда работала медсестрой в психиатрической больнице. Уже тогда было очевидно, что психиатрию пора переосмыслить. У системы диагностики были очевидные недостатки с точки зрения специфичности, чувствительности и результата. Часто случалось так, что было неясно, от чего именно страдал пациент. Психиатрической диагностике не хватает чувствительных тестов, которые обычно используются в других областях медицины. Например, если вы подозреваете у человека аномалию щитовидной железы, вы берете анализ на уровень тироксина и корректируете показатели, назначая гормональные препараты или операцию. Психиатрический же диагноз во многом основан на словах самого пациента о своем состоянии.
И это не единственная проблема. Во-первых, самоощущение человека меняется ежедневно. Во-вторых, некоторым людям с серьезными психическими заболеваниями не хватает когнитивных способностей, чтобы анализировать собственные эмоции или даже отличать реальность от вымысла, не говоря уже об описании своего состояния. Поэтому если вы попросите двух психиатров поставить диагноз одному пациенту, то они согласятся друг с другом примерно в 65 % случаев.
Хуже того, любой диагноз – будь то шизофрения, аутизм, биполярное расстройство или депрессия – мог мало рассказать о будущем поведении людей, с которыми я работала. Поскольку симптомы разных психических расстройств часто совпадают, а у пациентов с одним и тем же диагнозом могут быть различные его проявления и последствия. Поэтому диагноз сам по себе практически не позволяет назначить подходящее лечение или спрогнозировать течение болезни.
Когда я работала в психиатрической клинике, лечение чаще всего было основано на лекарствах, которые имели множество серьезных побочных эффектов. В 60-х годах фармакология практически вытеснила лоботомию и электросудорожную терапию, и медики несколько лет пребывали в эйфории, надеясь, что наука обеспечит их новыми лекарствами. Но время показало, что фармакологические методы лечения далеко не безупречны.
Возникновение фармакологических методов совпало с революционным открытием химического синапса и было вдохновлено им. Психофармакология подразумевает, что пациент принимает лекарство, чтобы либо активировать, либо блокировать рецепторы для определенных нейротрансмиттеров в синапсе, тем самым контролируя прохождение информации через мозг. Но, к сожалению, ни один препарат не может действовать исключительно на определенную систему мозга. Нейротрансмиттеры – это не ключ, открывающий один-единственный путь. Они гораздо более многозадачны и способны «говорить» со множеством нервных клеток, подстраиваясь под самые разные рецепторы. От типа рецепторов, которых в нервной системе очень много, зависит и их действие. Поэтому нельзя выпить таблетку, чтобы изменить один конкретный вид поведения, потому что ее действующие вещества оказывают широкое воздействие на всю нервную систему. Именно поэтому все лекарства имеют побочные эффекты.
Диагноз сам по себе практически не позволяет назначить подходящее лечение или спрогнозировать течение болезни.
С 60-х годов прошлого века фармакология сделала огромный шаг вперед. Появились лекарственные препараты, которые помогают отдельным пациентам с определенными симптомами, но мечта о полном излечении психических расстройств с помощью новых медикаментов зашла в тупик. Пациенты по-прежнему страдают от побочных эффектов, проявление которых зависит от экспрессии рецепторов, текущего баланса химических элементов в организме и индивидуальных особенностей обмена веществ. Поэтому большинству людей с нарушениями психического здоровья приходится долго и мучительно испытывать на себе действие разных препаратов в различных дозах, прежде чем найдется тот, который им подходит. Но даже после этого им нужно постоянно корректировать лечение, так как экспрессия рецепторов и чувствительность к химическому веществу со временем могут меняться.
Когда я работала в психиатрической больнице, все было довольно мрачно. С тех пор наука добилась значительных успехов в понимании природы заболеваний психики, и появилась надежда на совершенствование диагностики и лечения. Появляется все больше доказательств того, что в основе большинства психических расстройств лежат нарушения развития центральной нервной системы, начинающиеся со сбоя в образовании связей между нейронами на стадии внутриутробного развития. В этом участвуют генетические факторы, но важна и сама пренатальная среда. Длительное воздействие высокого уровня гормонов стресса, инфекция и злоупотребление психоактивными веществами – все эти факторы, влияющие на организм матери, могут способствовать развитию психических отклонений у ребенка. После рождения на это место встает опыт раннего детства, о котором мы уже говорили.
