– Приют – единственное место, где она может вылечиться. – Бабушка глубоко затянулась и, выдохнув дым, некоторое время следила, как он поднимается вверх. – Придется увеличить ей дозировку торазина.
– Но если она и дальше будет конфликтовать с окружающими…
– Зачем же тогда мы, Тед? Наша работа в том и заключается, чтобы помогать тем, кому никто помочь не может.
Да! – подумала Ви. Да!.. Бабушка была настоящим гением. Она умела добиваться невероятных результатов. Успех сопутствовал ей даже в случаях, признанных остальными безнадежными.
Доктор Хатчинс тоже закурил. Некоторое время оба молчали.
– А как поживает наша С.? – спросил он наконец. – Благополучно?
Ви завершила записи про Д. М. и торопливо открыла чистую страницу для пациентки С.
– О да, – бабушка кивнула. – Ее состояние продолжает улучшаться.
– А как насчет лекарств?
– В последнее время я стараюсь ими не злоупотреблять.
– Галлюцинации?
– Вряд ли. Во всяком случае, ни на что подобное она не жалуется, а может, просто не сознает, что галлюцинирует.
– Это поразительно! – воскликнул доктор Хатчинс. – Потрясающий успех! Вы должны гордиться собой, уважаемая. Вы принимаете все меры, делаете все, что ей нужно. Вы спасли ее!
Бабушка рассмеялась.
– Спасла? Может быть, но… Иногда мне кажется, что она, возможно, никогда не сможет жить нормальной жизнью. Только не после всего, через что ей пришлось пройти. Даже не знаю… Все, что мы можем, это продолжать внимательно за ней наблюдать и корректировать наши методики. К сожалению, это может затянуться надолго, следовательно, возрастает опасность, что власти или газеты что-то пронюхают.
– Вы думаете, она помнит?.. – осторожно спросил доктор Хатчинс. – Помнит, кто она? Помнит, что совершила?
При этих словах Ви почувствовала, как тончайшие волоски у нее на руках встали дыбом, словно во время грозы.
– Нет, – бабушка покачала головой. – И если говорить откровенно, это только к лучшему. Как тебе кажется?
Они дружно отхлебнули из бокалов, и кубики льда негромко звякнули. Сигаретный дым голубым облаком плыл в воздухе. Продолжая прислушиваться, Ви записала:
«Что могла совершить пациентка С.? Может, она кого-то убила?»
Ей было известно, что в Приюте содержались люди, склонные к насилию, люди, которые совершили ужасные вещи не потому, что они сами были ужасными, а потому, что были больны. Так сказала бабушка.
Но… настоящий убийца? Может, бабушка кого-то прячет? Защищает?
«КТО ТАКАЯ ПАЦИЕНТКА С.?» – написала она в блокноте большими буквами.
* * *
И сейчас, шагая через лужайку Приюта к их большому белому дому, стоявшему прямо через дорогу, Ви снова думала о пациентке С. «Кто она такая?» – проговорила Ви вслух и замолчала, напрягая слух – не будет ли ответа. Иногда, когда она задавала правильный вопрос в правильном месте, ответ бога приходил очень быстро.
Когда бог разговаривал с ней, это было как чудо. Тихий шепот, еле различимые слова, таинственный или, напротив, совершенно отчетливый смысл.
Иногда голос бога был похож на бархатный баритон Нила Даймонда со старых бабушкиных пластинок.
«Я есть», – сказал я, но меня никто не услышал…
Ви часто представляла, как бог сидит там, на небе, одетый в расшитый бусами джинсовый костюм, похожий на тот, в котором Нил Даймонд был изображен на бабушкином любимом двойном альбоме «Жаркая ночь в августе», и глядит на нее сверху. Волосы у бога густые, как львиная грива, а в вырезе куртки видны курчавые волосы на груди.
Были и другие боги. Другие голоса.
Были боги Мелочей.
Бог Мышей и бог Кухонного тостера.
Бог Головастиков.
Бог Кофейного перколатора.
Каждое утро он приветствовал ее звонким, как журчание ручья, голосом. «Доброе утро, Виолетта! Вставай скорее и налей себе чашечку, которую мы приготовили специально для тебя. Сделай глоточек, да смотри не обожгись! Бабушка говорит, ты уже достаточно большая для кофе. Сделай глоток, и я расскажу тебе что-нибудь еще!»
Но сегодня боги молчали. По крайней мере, до сих пор. Как Ви ни напрягала слух, до нее доносились только птичьи голоса и низкое гудение пчел, собиравших мед с ранних весенних цветов.
День обещал быть солнечным, и Ви устроилась в качелях на веранде с одной из бабушкиных книг. На этот раз это был знаменитый «Франкенштейн». Каждый раз, когда Ви заходила в огромную бабушкину библиотеку или крошечную публичную библиотеку в Фейевилле, она призывала Книжного бога и просила его помочь выбрать следующую книгу для чтения. У бога был тонкий шелестящий голос. Ви вела указательным пальцем по книжным корешкам, пока он не говорил: «Вот эта». Тогда ей приходилось читать всю книгу целиком, даже если она ей не особенно нравилась. Ви давно знала: в каждой, даже самой скучной книге находится тайное послание, адресованное лично ей. Найти это послание бывало не всегда легко, но «Франкенштейн», казалось, был целиком написан для нее. С каждой прочитанной страницей Ви начинала чувствовать себя энергичней и сильнее. Некоторые абзацы она перечитывала по несколько раз и даже подчеркивала карандашом, чтобы потом было легче их найти, когда она станет писать для бабушки свой отзыв о прочитанном (такие отзывы Ви писала почти о каждой книге).
«Никому не понять сложных чувств, увлекавших меня, подобно вихрю, в эти дни опьянения успехом. Мне первому предстояло преодолеть грань жизни и смерти и озарить наш темный мир ослепительным светом»
[3].
Так она раскачивалась и читала, слушая, как мерно поскрипывают качели, пока в конце концов этот скрип не превратился в песню, состоящую из одних и тех же повторяющихся слов: «…ослепительным светом ослепительным светом ослепительным светом…» Ви даже зажмурилась, чтобы сосредоточиться как следует, и вдруг услышала, как кто-то зовет ее по имени:
– Ви! Ви! Ви!
Голос раздавался где-то очень далеко, но постепенно приближался.
Она открыла глаза и увидела своего брата. Голый по пояс, он во весь дух мчался по подъездной дорожке, держа в руках свою красную футболку. В футболке было что-то завернуто, и Эрик бережно прижимал это что-то к груди. Судя по всему, он недавно плакал – на щеках его блестели свежие грязные разводы. Каждый раз, когда Ви видела своего брата без рубашки, ей вспоминались жуткие снимки голодающих детей, которые показывали по каналу «Нэшнл джиографик». Эрик был очень на них похож: слишком большая голова, узкие плечи, выступающие ключицы… Ребра так туго натягивали его тонкую кожу, что на них можно было играть, как на ксилофоне.
