Уилл неохотно нагнулся и поднял его. В голове у него возникло воспоминание о сухом голосе одного из ранних учителей: «Чтобы получить власть над чем-то, назови это. Чтобы назвать что-то, познай это. Чтобы познать что-то – стань им».
– Дерьмо, – сказал Уилл, что в общем и целом отражало все происходящее.
Небо лишилось своих цветов. Пошел снег.
Сидни слышала, как Гауда пела камо
[43] – драконам, пока в небе не разразилась буря и они не превратились в снежинки.
Ее голос сулил пищу. Сулил сон. Сулил утро, пробуждение, движение. Нападение. Начало. Конец. Они слышали его с тех пор, как были совсем крошками. Гауда росла вместе с ними, они вместе были детьми. Камо-драконы услышали бы ее голос где угодно.
Как и Сидни – с тех пор, как впервые услышала, как запела Гауда. Во всяком случае почти где угодно. Сидни не могла только понять, откуда у Гауды исходил этот голос – ведь девочка была такой миниатюрной, стройненькой, с рассеянным взглядом на юном круглом личике, который появлялся, когда она прислушивалась к драконам. Она начала петь раньше, чем научилась говорить. Ради нее драконы любили покрасоваться, отчего стало сразу понятно, кем она рождена быть, еще прежде чем она научилась выговаривать это слово – драконопевица.
Ее голос, иногда милый и звучный, иногда – вопиюще возносящийся только чтобы внезапно сбавить темп, переключиться на спокойную колыбельную, – держал камо-драконов в узде, указывал им, что делать.
«Идите ко мне, – сказала она теперь. – Выходите из ветров, из облаков. Приходите и станьте деревьями».
Сидни наблюдала за тем, как они устраиваются среди ветвей. У деревьев были большие и сильные кроны, которые раскачивались под суровыми ветрами легко и грациозно, как водоросли во время прилива. Когда камо устремились вниз и вцепились в деревья, они сбросили с себя этот туманный, облачный вид, чтобы отразить могучие ветви и цвет стволов, и стали просто шелестящими исполинами. Гауда умела распознавать драконов мгновенно. Сидни внимательно всматривалась, но то и дело теряла границу, где заканчивалось дерево и начиналась их маскировка. Она знала, драконы вырастали очень быстро – из милых зверьков превращались в маскирующиеся воздушные суда. Казалось поразительным, что крылатый самолет, паркующийся на дереве, может быть таким незаметным.
– Все здесь? – спросила она у Гауды. Они смешали в кучу несколько языков: что-то из латыни, приправленное различными местными выражениями, а также расхожими жестами и торговым сленгом.
Гауда продолжила петь и кивнула. В ее культуре кивок означал «нет». Она показала один палец: одного не хватало. А потом задрала руку выше, указала на небо, чьи мутные цвета быстро меркли за облаком. На миг она уловила блеск огромного ледяного глаза, прежде чем тот упал, очутившись среди ветвей, и превратился в сосновую шишку. Гауда покачала головой: «Все».
В гаснущем свете дня огромные пожары обратили суровые вершины, снежные уступы и далекие склоны в поле упавших звезд. Тени, быстро тающие в сумерках, бесконечно двигались сквозь мерцающий свет: целый город совершал поход, неисчислимое количество людей передвигались кто пешком, кто на лошадях. Солдаты и звери всех мастей рубили и вывозили целые леса, тогда как другие бросали деревья в огонь. Вокруг костров кружили многолюдные толпы – точно кольца взорванных лун и планет. За лесом, в котором целые стада были насажены на вертел и зажарены, горы прорезала черная пропасть, отмечавшая границу территории людей. На дальней стороне этой пропасти буря без конца роняла снег на голые скалы.
В роще, где сидели камо, пожара не было. Гауда и Сидни с головы до ног были закутаны в плотные меховые накидки, сверкающие звериными когтями. Сидни была волшебницей, Гауда владела магией весьма непредсказуемым образом. Вместе они знали дюжину различных способов добыть огонь. Но для драконов огонь был сложным языком, а Гауда сейчас пела им, чтоб они уснули. Перед полуночью она разбудит их вновь и пошлет кормиться объедками среди тлеющих вертелов и углей огромных костров.
Она снова подняла палец, на этот раз поднеся его к своим улыбающимся губам.
– Все спят, – сообщила она тихо.
А потом они проснулись: головы вскинулись одна за другой, крылья расправились, огромные деревья содрогнулись, когда драконы зашевелились, стали появляться и тут же исчезать глаза, сперва цвета облаков, потом коры, потом золота. Один из камо вдруг изрыгнул пламя – будто задавая таким образом вопрос, – оно отразилось у него в глазах и привлекло людское внимание к чему-то в сумерках позади.
Вдалеке, ниже по склону стоял человек – и его взгляд был прикован к тому, чего он видеть не должен был. Камо-драконы, которые теперь все проснулись, неподвижно уставились на него. Казалось, это он навлек бурю на их головы. Пошел снег, вероятнее всего, подумала Сидни, вызванный тем, как он был одет. На такой высоте, в столь суровое, белое время года он стоял в обычных брюках и рубашке с короткими рукавами.
Гауда, испуганная, перешла на свой язык.
– Вату? – спросила она или, может быть: – Фарлу? – Она прикрывала рот руками, поэтому слова звучали приглушенно. Драконы зашевелились, взволновавшись от ее неуверенности и напряжения. Молодой парень, недоуменно тараща глаза то на Гауду, то на камо, то снова на Гауду, сделал шаг назад и вдруг уселся в сугроб.
Сидни, без угрызений совести прочитав его мысли, неожиданно рассмеялась.
– Скажи им, что нам нечего бояться, – сказала она Гауде, добавив жест: разжала руку и будто бы легким движением отбросила от себя страх. Напряжение, осязаемое чувство опасности растаяло сперва в девочке, а потом так же быстро и в драконах. Она принялась тихонько напевать, успокаивающим тоном, и они убрали когти, снова сложили крылья и снова превратились в дерево.
Сидни спустилась к незнакомцу, протянула руку и вытащила его из сугроба. Он весь дрожал, а его глаза, все еще широко распахнутые, были полны драконов.
– Далеко же тебя занесло, – подивилась Сидни. Его взгляд вернулся к ней, он посмотрел на нее с бо́льшим вниманием и внезапным проблеском надежды.
– Вы тоже выпускаетесь из класса доктора Сили?
– Нет, – ответила она коротко. – Я изучаю камо-драконов. Я работаю в Военном министерстве.
Он опять чуть не упал в сугроб, но она его удержала.
– Где мы? – вымолвил он.
– О, примерно двадцать два столетия назад. И какой же предмет доктор Сили сейчас преподает?
– Историю древнего волшебства. – Его голос был едва слышен. – Пожалуйста, скажите, где мы?
– В Альпах. Переходим их вместе с плюс-минус пятьюдесятью тысячами человек, которые говорят на разных языках, тридцатью семью слонами – нет, уже двадцатью девятью, им тоже не нравится холод, – пятью камо, двумя или четырьмя волшебниками, в зависимости от того, кто считает, и одним из величайших генералов в истории. Считай, что волшебников трое. Ты видишь их лучше, чем я.
