Мгновение дети любуются их воздушным представлением, но быстро теряют интерес. Девочка подбегает к подножию дерева и, осторожно ступая среди помета, достает мячик. Дети продолжают свою игру. Потревоженные драконы один за другим возвращаются к дереву, усаживаются и снова облачаются в свой камуфляж.]
Милые, да? Некоторые разочарованы, большинство испытали облегчение. Эти драконы не имеют ничего общего с великанами Библиотеки Уиденер, которая обеспечивает энергией Бостон, или даже теми, что поменьше, которые управляют гигантскими реактивными самолетами, пересекающими Атлантику и континент.
О, я не хочу строить из себя специалиста по драконам. Я сама не видела драконов до восемнадцати лет, когда приехала в Уэллсли, первокурсницей с вытаращенными глазами.
[Архивные фото колледжа Уэллсли, представленные в стиле Кена Бёрнса
[16].]
Тогда в фонде Уэллсли было всего пятеро: три американских бизонорогих, валлийский виерн и английский змей. Они не шли ни в какое сравнение с пятисотголовым фондом Гарварда-Рэдклиффа, но для меня это богатство, эта мощь была за гранью воображения.
Пока остальные девочки еще обустраивались, я решила прогуляться вокруг озера Вубан, где поселилась самая маленькая из бизонорогих, Делирия. Был уже вечер, и я не ожидала что-либо увидеть. Я знала, что драконы были очень заняты и редко бывали у себя. Хотя, как и большинство университетских драконов, они слетелись в Уэллсли, потому что их привлекла сокровищница знаний, сосредоточенная в библиотеках и лекционных залах, договор Содружества и университета предполагал, что драконов убедят обеспечивать энергией с помощью огненного дыхания фабрики и мельницы в соседних городках.
Однако профессора также знали, что драконам требовалось бывать у себя в жилище, чтобы восстанавливаться. Драконы не питались одним только зерном и мясом: их духовное здоровье требовало погружения в академическую атмосферу колледжа, требовало проводить время в одиночестве и размышлять – знаю, современные специалисты скажут, что это все чепуха, но я верила в это тогда и верю сейчас.
Неплохая метафора студенческой жизни, как по мне.
Тропа вдоль берега была окутана туманом, как и само озеро. Я шла и шла, воодушевленная мыслью, что я сама по себе, что за мной не присматривают ни родители, ни наставники. Я воображала себя героиней старинной баллады, которая пробиралась по долинам и болотам, преследуя дракона, сторожащего сокровища. Тяжелая мгла не позволяла увидеть другой берег озера, поэтому оно казалось огромным, как целый океан: тогда я не знала, что потеря пространственного чувства – это распространенный психологический эффект от близости дракона.
Вдруг раздался громкий рев – он напомнил мне звук реактивного двигателя. Я повернулась, и мне открылось зрелище: вода в озере взорвалась, будто вулкан. Мгла на мгновение расступилась, явив длинную, извилистую шею, как на рисунках бронтозавров, которые я видела в книжках, а наверху нее была огромная рогатая и пушистая голова. Солнечный свет, преломленный туманом, окружил эту голову сиянием тысячи цветов, которые я никогда не видела и которым даже не знаю названий. Голова повернулась ко мне, а эти глаза, голубые, округлые, засветились изнутри, встретились с моими.
Затем Делирия, почти небрежно, приоткрыла пасть и мягко зашипела, будто говоря шепотом; туман клубился вокруг ее пасти, сияя слабым голубым светом, как айсберг. У меня же сердце подскочило к самому горлу.
Она отвела взгляд и посмотрела на небо. Широко раскрыла челюсти и выдохнула пламя – оно было как огненный цветок, распустившийся посреди озера.
Не думаю, что до этого я когда-либо понимала буквально, что значит, когда говорят: «захватывает дух». Я видела немало научных иллюстраций и фотографий драконов, которые сворачивались внутри электростанций и с помощью огня генерировали пар, чтобы тот вращал турбины, производившие электричество, а то, в свою очередь, служило источником силы для механизированного мира. Но драконы на тех иллюстрациях казались прирученными и управляемыми, казались органическими компонентами механизма современного мегаполиса.
Но находиться прямо перед драконом оказалось совершенно не так – это было возвышенное чувство, как сказали бы поэты-романтики. Я сразу же поняла, почему столько исследователей и инженеров старины проходили сквозь грозовые бури, через затянутые льдами арктические воды, бездорожные пустыни, усеянные скелетами и болотами с ядовитыми испарениями, – лишь бы хоть глазком увидеть этих великолепных созданий.
Много лет позже, уже после того, как родилась Джули, эта история стала одной из ее любимых, и она требовала, чтобы я пересказывала ее снова и снова. В детстве она была одержима драконами и много их рисовала – прямо как Зои. Глаза она всегда оставляла напоследок, а когда доходила до них, раскрашивала ярко-голубым, с блестящими полосками, выливающимися в мглистый воздух, и тогда драконы будто бы оживали.
ХАРИВИН
Как бы мы сейчас ни зависели от драконов, большинство людей никогда их не видели. Тенденция обделять население знаниями об устройстве нашей энергетики в последние десятилетия только усилилась. Так же, как стараемся не смотреть на смерть в больнице, мы мысленно держим драконов за бетонными стенами и стальными дверьми, за секретными трудовыми контрактами и нерушимыми подписками о неразглашении, и этим поддерживаем иллюзию того, что современность обходится нам бесплатно.
Если драконы так безопасны, как утверждает правительство и энергетические компании, то почему Гарвард-Ярд обнесен таким толстым забором, будто это тюрьма, а Уолл-стрит оправдывает свое название сверхукрепленными изоляционными барьерами
[17]? Заставляет думать, что нам что-то недоговаривают, верно?
В любом случае проблема эта есть не только в Содружестве Мэна и Массачусетса, и даже не только в других странах Северной Америки. Везде в этом мире, от Гибернской Республики до городов-государств Синитской Лиги, люди довольствуются тем, что тайны остаются тайнами.
Намек на такое положение дел можно даже найти в Античности.
[Анимированное изображение крутящегося эолипила
[18] с вылетающими струями пара.]
Первым в истории человечества, кто использовал драконью энергию, был Герон Александрийский. Он построил медный шар с двумя трубками, которые выходили из него в разных направлениях. Шар этот свободно вращался вокруг своей оси перпендикулярно трубам.
Герон также выложил внутреннюю сторону сферы кусками янтаря, на которых были вырезаны замысловатые мифологические сцены. Для освещения туда помещалось несколько светлячков, которые вращались в этом эмпирее
[19], будто падающие звезды. Герон, очевидно, стремился создать произведение храмового искусства, чью скрытую красоту сумеют оценить лишь боги, а прихожане – только вообразить.
