– Ах да, и конечно драконов, – сказал он мне. – Мы отловили их с дюжину. – Потом он умолк и ухмыльнулся мне. – Думаешь, я тебя дурю. Ты, наверное, думаешь, драконов вообще не бывает.
– Как ни странно, не думаю, – ответил я.
Он посмотрел на меня.
– Ну да, бывают, – сказал он, – мы их ловили, живыми и здоровыми. Ты, наверное, даже не представляешь, как мы это делали.
– Меня больше львы интересуют, – сказал ему я. – Расскажи лучше, как вы ловили львов.
– Так же, как и драконов, по сути, – ответил он. – Для этого нужно было…
Он был хорошим человеком, пусть к нему и нужно было сначала привыкнуть, но кое-чего о драконах он таки не знал… Он почему-то никак не мог понять, что мне не нравится говорить на эту тему, но он был замечательным наездником и это он научил меня стрелять из стофунтового лука из седла, вправлять сломанную руку и лечиться от горной лихорадки. Я понятия не имею, что с ним потом стало. Его эскадрон был отрезан возникшим из ниоткуда вражеским крылом. Через день-другой после того я вернулся и перебрал тела, но его там не нашел. Что ничего не доказывает.
Тысяча энджелов. Куча денег.
Однажды я встретил алхимика, и он объяснил мне теорию. «Все на свете портится, – сказал он мне, – все разлагается и рассыпается на части, превращается в прах и разваливается, кроме золота. Его можно оставить под дождем или закопать в сырую землю на сотню лет, и оно будет так же блестеть, как вначале. Всего две вещи на свете переживают порчу и разложение и остаются невредимыми и неизменными. Это Бог и золото. И если первый всегда рядом с нами и присутствует во всем, то второе встречается очень редко, его нужно выдавливать, добывать из камня или отсеивать, крошку за крошкой, из вонючего ила в русле реки. И угадай, что из двух люди ценят больше. Ну же, угадай… Так вот, – продолжил он, – ни то ни другое нельзя свести к насущности, поскольку то и другое уже совершенно; но то и другое способно омолаживать, восстанавливать и совершенствовать. И еще то и другое, кстати, способно творить чудеса».
Я ответил ему, что сомневаюсь на этот счет.
«А я тебе покажу», – сказал он и провел меня через базар к арке в стене, завел через арку во дворик, где была дверь, и позвонил в медный колокольчик. Кто-то нам открыл, и я увидел внутри обнесенный стенами сад, с рядами лаванды, шалфея и майорана, яблонями и фонтаном по центру.
«Десять лет назад, – сказал он мне, – это был двор дубильщика, здесь пахло навозом и гниющими мозгами, и этот запах разносился на полгорода. Потом я выкупил это место и потратил тысячу номизмат, чтобы сделать его таким, как сейчас, и оно того стоило. Золото преображает, – заявил он, – золото очищает. Золото может превратить в рай и выгребную яму».
Сад я, конечно, оценил, но будь у меня самого тысяча энджелов, я знаю, что бы с ними сделал. Сперва нанял бы столько рабочих, сколько смог, чтобы те расчистили и вспахали всю землю в Луси, которая пришла в упадок со времен моего деда, и отстроил бы все развалившиеся амбары, поставил все изгороди, чтобы скотина не выбиралась и не уходила на землю милорда, чтобы никогда оттуда не вернуться. Я бы высадил виноград на Конегаре, вырвал всю траву с бутнем вокруг мельничного колеса и заставил бы мельницу опять заработать, починил верши и плотины на реке, заказал бы новые плуги и бороны, может, даже съездил бы на ярмарку в Шастельбесте и купил хорошего породистого быка. В школах учат, что алхимия мудрена и трудна для понимания, но мне кажется, она становится вполне ясной и простой, если только понять основные принципы.
«Мне нужны деньги, – сказал я ему, – на расходы». Он посмотрел на меня грустно и обиженно и сказал канцлеру выдать мне квиток на пятнадцать энджелов. На самом деле я просил пятьдесят, но алхимик был глуховат на одно ухо.
Однако и пятнадцать энджелов – это большие деньги. Я отнес квиток в канцелярию, там мне в ладонь отсчитали пятнадцать монет и заставили за них расписаться.
Я знал кузнеца из Луси еще с детства. Мальчишкой я часто слонялся вокруг кузницы, наблюдая за ним, но стараясь не путаться под ногами. Будь я Раймбаутом, мне бы это запрещали, но у третьего сына куда больше возможностей в расширении границ своих действий, особенно если его отец не совсем уверен, когда сможет заплатить кузнецу за работу. Более того, я бы приукрасил, если бы сказал, что вообще когда-либо был кузнецу не безразличен. Я был мальчишкой, который сидел в уголке комнаты, пялился на него и все время молчал, даже если ко мне обращались. Но он ко мне привык.
Потом милорд герцог решил ехать в Утремер и с собой ему нужно было семнадцать лошадей, а лошадям требовался коновал. У кузнеца Луси был сын – подающий надежды молодой человек, уже прослывший мастером своего дела, чрезвычайно хорошо ладивший с лошадьми. Он сказал мне, что решил пойти добровольцем, когда человек милорда пришел объявить о призыве. Это большая честь, и платили хорошо, да и он сам всегда мечтал попутешествовать.
Через два дня после того, как он это мне сказал, он умер. Я не помню точно, то ли от холеры, то ли от флюса, а может, от того и другого сразу. Когда мы были малы, он любил макать меня головой в ведро с водой, пока никто не видел, а один раз украл мои сапоги и мне пришлось сказать отцу, что я потерял их, пока переходил реку. Когда я сообщил весть его отцу, то придумал, будто он погиб, храбро сражаясь с язычниками: бросился вперед, чтобы спасти павшего товарища, сказал я, а дикарь воткнул лезвие ему в спину.
В общем, мы с Гарсио знали друг друга более-менее хорошо. То есть он знал меня достаточно, чтобы заставить показать ему деньги прежде, чем я скажу, что ему нужно для меня изготовить.
– Что это, во имя всего святого, такое будет? – спросил он.
Я нарисовал эскиз мелом на куске черепицы.
– Это в масштабе, – ответил я. – Я измерил с помощью циркулей и линеек. – Этому он сам меня научил, хотя и не намеревался этого делать: я просто наблюдал за ним из-за спины, пока он работал. Однажды это умение рисовать точные эскизы спасло мне жизнь. Но ему я этого, конечно, не рассказывал.
– И что это?
– Это ловушка, – сказал ему я.
Он уставился на черепицу. Его глаза уже были не те, что прежде, – после того-то, как он сорок лет смотрел ими на раскаленный добела металл.
– И что это будет?
– Это шептало, – ответил я. – Растяжка выводит шептало из зазора, и тогда опускается створка.
Он посмотрел на меня.
– И на кого эта ловушка?
– На львов, – ответил я.
– А зачем ты хочешь ловить львов?
– Я не хочу.
Как я уже сказал, он ко мне привык.
– И какой толщины нужна эта распорка?
– Дюйм. Хотя можешь сделать и семь восьмых, черт с тобой.
– Это клепать надо?
Я покачал головой.
– Варить. А еще лучше варить и клепать.
