Он сдвинул брови.
– В этих краях львов не водится, – сказал он.
– Да неужели?
У меня были основания считать, что дракон ока-жется в пещере под Стертом, и я оказался прав. Они не слишком-то скрывают свое присутствие.
Один из общеизвестных фактов о драконах – что они дышат огнем – не совсем правдив. Конечно, они не дышат, но там, где они живут на протяжении какого-либо времени, начинаются пожары. Мой друг, ловец львов из Утремера, объяснил, почему так – или по крайней мере поведал то, что рассказали ему. «Они создания пустынь, – сообщил он мне. – Они сами и порождают пустыни».
Это кажется чушью, пока не откроешь старые книги и не взглянешь на старые карты. Тогда и узнаешь, что когда-то, сотни или тысячи лет назад, на месте бесконечных песчаных дюн Утремера простирались леса, пастбища и луга, пронизанные реками, усеянные деревушками и городами-крепостями. Теперь там только изредка наткнешься на какой-нибудь уголок обработанного камня, торчащий из песка, как кость из-под кожи. «Но потом, – рассказал мне друг, – явились драконы, и что-то в них самих или в том, что они стали делать, иссушило всю воду, убило все деревья и траву. А там, где мертвые деревья и сухая трава, – случаются пожары, и вскоре не остается ничего живого, что вполне соответствует определению пустыни. Они или отравляют воду, как железная руда, или убивают траву своей мочой, как больные собаки, – как бы то ни было, можно точно понять, где живет дракон, потому что там все вокруг мертвое».
Когда я был мал, в Стерте имелась целая ясеневая роща. Ее высадил мой дед в тот день, когда родился мой отец, что мне всегда казалось хорошим делом, и появись у меня когда-нибудь сын, я бы сделал так же. Но рощи не стало. Сохранились только обугленные пеньки, которые торчали из земли, будто надгробия наспех захороненного войска. Сама земля была черной и хрустела под ногами, и так было от самого гребня до того места, где земля сменялась камнем.
Мне не нужно было уходить так далеко, и я не пошел. Я вышел на вершину Тельца – меньшего из двух высоких холмов на другой стороне долины, прорезанной речушкой, бегущей с гор, чтобы слиться с Кровавой рекой в Водостеченке. Не знаю, было ли у этой речушки настоящее название. Мы всегда называли ее Телячьей водой. В любом случае ее русло высохло и покрылось глубокими трещинами, а на осыпающихся берегах выросли ивы. Огню не удалось перепрыгнуть через русло, но вереск у Тельца на боках стал бурым и ломким, а что такое сухой вереск – сами понимаете. Подышите на него после того, как ели чеснок, и пожар у вас будет такой, что сталь расплавится.
В Утремере вереска, естественно, не росло. Но вокруг оазисов выращивают чудесную пшеницу, у которой стебель покороче, чем у наших северных сортов, зато колосья длиннее большого пальца. Враги обычно ждали, пока созреют зерна, а потом нападали, прогоняли крестьян, собирали урожай, и вывозили за черту, которую мы со смехом звали границей. И так каждый год; крестьяне не уходили оттуда лишь по той причине, что мы им не позволяли.
Я пробыл там уже два с половиной года. В живых остался благодаря тому, что меня откомандировали подальше от войска милорда герцога служить в императорском полку, состоявшем из местных – иными словами, людей, которые сами там жили и понимали, что делают. Они понимали, например, что нужно, чтобы раны и вода были всегда чистыми, что нельзя сливать свои нужники в реку, когда ваши союзники стоят лагерем ниже по течению, и тому подобное. А еще – понимали, как сражаться с врагом, чем и занимались последние шестьсот лет.
Годом ранее за этот участок отвечал милорд герцог, который попытался предотвратить ежегодное вторжение, дав генеральный бой на границе. Нечего и говорить, что он потерпел неудачу. Тогда погибли семьдесят рыцарей и пятьсот двенадцать пеших солдат, а враг добился своего как обычно. На следующий год этот участок достался людям императора, которые, конечно, понимали, что нужно делать.
А именно – ничего. Мы сидели на лошадях и наблюдали за тем, как вражеская колонна прощеголяла – другого слова я не нахожу – поперек бурой речки, отмечавшей границу. Мы уже вывели местных, поэтому в округе не осталось ровным счетом никого. Мы просто сидели и наблюдали, как они проехали по старой военной дороге, которую императоры построили четыре столетия назад, и не предприняли ничего.
Как не предприняли и пока они обыденно проводили шевоше – так по-военному называется, когда чей-нибудь край превращают в пустыню. Когда разрушают дома, вырубают сады, сжигают посевы, убивают всю домашнюю живность, а потом переходят к следующей деревне. Это тяжелый физический труд, поэтому враги использовали военных пленников – наш народ, – чтобы они все сделали, пока сами сидели в седлах и надзирали за тем, чтобы все было совершено должным образом. Они сидели, и мы сидели, а заключенные в кандалах до смерти упахивались под палящим солнцем, уничтожая все, что было нажито их же кровными братьями. Потом, когда там ничего не оставалось, они шли к следующей деревне, а потом к следующей за ней, пока не заканчивали зачистку, чтобы вернуться домой.
Враги были не дураки. Они отправляли собранное зерно вперед на повозках, но сохраняли большие площади неубранных полей, чтобы питаться с них на обратном пути. Самый большой участок занимал плоскую равнину, тысячи в две акров, богатой, плодородной земли, ровно посередине которой пролегала дорога.
Один наш товарищ родился и вырос в этих местах. Хорошо знал край, знал, откуда дуют ветры. И вот однажды ночью, когда враг разбил лагерь посреди этого огромного поля, мы подкрались и открыли огонь из тщательно выбранных точек, зная, что на нашей стороне будет сильный ветер, который не прекратится следующие тридцать шесть часов. Потом мы разделились на два отряда и преградили дорогу с обеих сторон.
Это сработало как заклинание, хотя сражаться в заграждениях было убийственно. Но мы знали, что нам не нужно было их одолевать – достаточно просто сдержать, пока их не настигнет пожар. И он настиг, с таким ревом, будто волны разбивались о берег, пока дым не сгустился настолько, что нужда вести бой отпала, и мы оттуда не убрались. Из двадцати тысяч язычников, которые пришли изначально, осталось около девятисот. Технически мы победили, хотя на следующий год они, конечно, пришли снова, как и спустя еще год.
Мы также сожгли около двенадцати тысяч пленных, но с этим ничего нельзя было поделать. Как позднее сказал милорд герцог, приписав себе заслуги этого замысла: попав в плен, эти люди стали вражеским орудием и с ними пришлось разобраться, да и к тому лучше погибнуть, чем оставаться в руках неверных. Насчет последнего он, возможно, был и прав. Им пришлось несладко, насколько могу судить. Полагаю, весь их выбор сводился к огню, пыткам и голоду.
Также общеизвестно, сказал милорд герцог, что сожжение урожая на самом деле повышает плодородность почвы, а посему, раз эта нелепая война окончена и язычники сокрушены, будущее поколение нас только благословит. Я этого не буду комментировать, если позволите.
Гарсио-кузнец всегда делал свою работу превосходно. С меня он взял энджел семнадцать, что было, конечно, грабительством, но хорошо, хоть деньги не мои. Сдачей со второго энджела я как раз заплатил за найм большой телеги у каменщика, его подъемный кран и дюжину его самых крепких рабочих. Вы замечали, что когда занимаетесь чем-то трудным и опасным, все так и норовят вас обобрать?
