– Да, мистер Шоу? – спросила она, убрав сложенные чашечкой руки под стол.
У мистера Шоу были крупные мышцы и мощная шея. Вдоль шеи проходило по две вены с каждой стороны, которые вздувались, когда он сердился, – как вздулись они и сейчас. Его не волновало, что у Лакки в руках. Его волновала сверкающая, тающая, воспламеняющаяся масса перед ней.
– Отойдите, – приказал он отрывисто, поливая все это из огнетушителя. – ОТКРОЙТЕ ОКНА, – крикнул он Мари и Анджи. – Сию же минуту. Нам сейчас меньше всего нужно, чтобы во всем здании сработала пожарная сигнализация. Вы двое! – Он указал на Уоллеса и мальчика, который всегда с ним сидел и чьего имени Лакки никак не могла запомнить. – Встаньте на парты и помашите тетрадями у датчика. ВСТАТЬ, СОЛДАТЫ! – Мистер Шоу когда-то служил в армии, где обучал солдат выстраиваться в ровные ряды, бегать по тридцать миль, стрелять из автоматов и говорить «ЕСТЬ, СЭР!», прежде чем решил заняться кое-чем посложнее – преподаванием в четвертом классе. По крайней мере, так он рассказывал. Иногда он заставлял всех чувствовать себя бегущими через зону боевых действий, где опасности подстерегают на каждом шагу, а ноги болят после изнурительного дня в тяжелых ботинках. Он часто называл учеников солдатами и говорил им, что учеба, как и жизнь, это бой. Себя он называл командиром и часто говорил, что как минимум на время урока «ваши души принадлежат мне». Это он особенно любил повторять.
Лакки была не согласна. Но говорить об этом учителю не стала.
– Мисс Бевингтон-Коутс, я откровенно вами шокирован. Я ожидал гораздо лучшего. Вы весь день отвлекались. ЭТО НЕПРИЕМЛЕМО. Отвлечение ведет к разрушительным последствиям. Никогда об этом не забывайте. – Он открыл журнал и с нажимом провел изящную линию. Несомненно, двойка.
Лакки в жизни не получала двоек за классные проекты. Но эту восприняла с достоинством и решимостью, с гордо поднятой головой и хладнокровным выражением лица. Потому что с этой двойкой у нее появился дракон. Пусть о нем никто и не знал, пока он ползал по пространству между ее ладоней, исследуя их линии и впиваясь в кожу крошечными коготками. О нем никто и не мог знать. Это все-таки был ее дракон. В ней почему-то поселилась уверенность, что если кто-то в школе узнает, то дракона у нее отберут, и от самой мысли об этом ей стало невообразимо грустно, она даже испугалась, что от этого у нее разорвется сердце.
– Прошу прощения, мистер Шоу, – сказала она.
– Я напишу имейл вашим родителям, и особенно укажу в нем на вашу беспечность. Полагаю, они примут соответствующие меры.
– Разумеется, – сказала Лакки.
Это не грозило ей никакими последствиями. Мистер Шоу часто пугал имейлами, но, насколько всем было известно, ни одного не написал. Лакки не была даже уверена, что он умеет пользоваться компьютером. Мистер Шоу был старомоден. Но даже если бы он что-то и написал, едва ли родители это бы прочли. Мама в последнее время вообще почти ничего не делала. А папу она не видела со Дня независимости, когда он вышел за фейерверками и не вернулся.
Мистер Шоу принес контейнер для отходов и смахнул в него некогда светившуюся массу – вернее, то, что от нее осталось. Та оказалась довольно тяжелой – тяжелее, чем казалась с виду, – и ударилась о донышко с громким стуком. Мистеру Шоу, при всей его недюжинной силе, пришлось заметно напрячься, чтобы дотащить контейнер до задней комнаты. После этого в лаборатории до конца дня стоял странный запах.
Лакки намеренно пропустила автобус и пошла домой пешком вприпрыжку, надежно спрятав дракончика в ланч-бокс (в котором, конечно, проделала дырочки), прикидывая в голове, как сделать эпичный и великолепный драконий террариум со своей самой лучшей подругой – миссис Холлинз.
Миссис Холлинз был сто один год, она жила по соседству. Среди сверстников друзей у Лакки было немного – или, вернее, не было вообще. В школе она всегда сидела одна. Всегда одна играла на площадке. Ее никогда не звали поучаствовать в чьем-нибудь групповом проекте. Но это ее мало заботило – или же она говорила так другим, – но она и не слишком это понимала, если понимала вообще. Большинство ребят Лакки просто сбивала с толку, а они, в свою очередь, сбивали с толку ее.
С миссис Холлинз она таких проблем не испытывала.
Лакки обожала гостить у миссис Холлинз. Это было ее любимое место. Особенно с тех пор, как ушел папа.
Свернув за угол к своему кварталу, Лакки изумилась тому, какой чудесный стоял день. Теплый для середины октября, со сладковатым запахом опавших листьев и гниющих яблок. На ярко-голубом, как яйца малиновки, небе светило солнце. Дракон зашуршал в своем ланч-боксе. Лакки наклонилась к нему.
– Не бойся, – прошептала она. – Я выпущу тебя, как только придем к моей подруге. – Она постаралась скрыть дрожь в голосе, когда сказала «подруга», чтобы дракон понимал, что иметь друзей – самое обычное дело и они есть у всех на свете. Даже у драконов. Ей хотелось уберечь своего дракона от досадных жизненных трудностей.
Лакки остановилась, дойдя до своего дома. Хотя весь их квартал сиял в чистом осеннем свете, ее дом был погружен в тень. У двери скопилась целая груда почты. Мама была где-то внутри. Лакки наморщила лоб, ее живот скрутило. Она знала, что мама, скорее всего, лежит на диване и опять плачет. Мама все время плакала. Также она знала, что ей следует войти в дом и посидеть немного с мамой. И хотя это не помогало, Лакки знала, что это нужно делать – так же, как чистить зубы или протирать стол, когда тот становился грязным. Но дракон слишком суетился в ланч-боксе, а самой Лакки очень хотелось показать его миссис Холлинз.
– Мам! – крикнула она с крыльца, позволив своему рюкзаку упасть с глухим стуком. Мама не ответила. – Я хочу поиграть! – Она не сказала, что пойдет к миссис Холлинз. Насколько Лакки знала, мама никогда не видела миссис Холлинз и вообще едва ли замечала соседний дом.
Лакки прижала ланч-бокс к груди и сбежала по ступенькам. Мама точно ее слышала. Этого, конечно, было достаточно.
Дом миссис Холлинз сверкал в свете солнца. Он всегда сверкал. Эта его особенность тоже нравилась Лакки. А еще у его двери не было удручающей горы писем, потому что к миссис Холлинз почта никогда не приходила. Лакки считала, это из-за номера дома, который, в отличие от остальных с целыми числами, был 1425 1/2, а почтальон, вероятно, не доверял дробям. В передней двери дома миссис Холлинз имелся выпуклый иллюминатор дюймов восьми в диаметре – на такой высоте, чтобы подходить к росту миссис Холлинз. И это было удобно, ведь Лакки имела такой же рост. Это позволило Лакки заглянуть в дом и следить за медленным приближением старушки, чья искаженная стеклом фигура становилась все более и более невероятной, пока весь иллюминатор не заполнил гигантский глаз. Лакки помахала рукой.
– Здрасьте, миссис Холлинз!
– Ой, Люсинда! – воскликнула миссис Холлинз в домофон. – Какой сюрприз! – Она всегда так говорила. Даже несмотря на то, что Лакки приходила каждый день. У миссис Холлинз был очень сильный акцент. Когда она называла Люсинду по имени, у нее выходило «Лу-у-уси-и-инда», потому, что она происходила из места, которое звалось Старой Страной. Лакки не знала точно, где это находится. Знала только, что оно старое.
