Ее муж умер ночью после долгой болезни. Асви в это время спала, изнуренная двумя годами его бессильного увядания. Проснувшись, она сразу поняла, что он испустил дух. В спальне, где стояла кровать с балдахином и расписными шкафами, ощущалось на одну душу меньше – будто она вознеслась к горам вечного утра.
Она не прикоснулась к нему, только спустила ноги с кровати и встала. Тело ныло от боли, как всегда по утрам. Она подошла к закрытому окну, чувствуя почти удушливую потребность в свежем воздухе, несмотря на пучки трав, которые свисали со стропил и подслащали запах смерти.
Открыв ставни, она воздела глаза к горизонту и испытала облегчение. Он был достаточно хорошим мужем. Ей повезло, что отец устроил ей брак с мужчиной не вспыльчивым, хотя это, скорее всего, получилось случайно. Главной заботой отца было заключить союз, который упрочит его положение для торговли шерстью. Муж ее был не слишком взыскателен, ударил ее всего дважды, причем один раз даже за это извинился, а когда она постарела, великодушно позволил нанять вторую служанку для работы на кухне.
Рассвет озарил безоблачное небо. Восточные горы сурово высились вдали. Она стояла, вглядываясь в них гораздо дольше, чем обычно, когда ей недоставало времени. Впервые за все годы супружеской жизни ей не нужно было ни за кем ухаживать, не нужно было варить кашу на рассвете и готовить впрок, не нужно было штопать порванную накануне детскую одежду, не нужно было опорожнять горшок немощного. У нее не было причин отводить глаза от великолепного вида, который всю жизнь оставался для нее недосягаемым.
Искры вытягивались в танцующие нити золота, серебра и бронзы. Драконы летели над вершинами и шпилями Большого Рубежа, как и каждый рассвет и закат, слишком крупные, чтобы их не заметить, но слишком далекие, чтобы разглядеть их в подробностях. Но они всегда были величественны и смертоносны. Как и сам Восточный массив, они служили барьером, который никто не мог пересечь.
Задвижка на двери спальни мягко задребезжала, а в следующий миг приоткрылась дверь.
Послышался шепот Фелоа:
– Госпожа? Вы проснулись? Ваш сын обеспокоен, ведь вы еще не спустились на кухню.
Асви повернулась, когда дверь открылась шире на смазанных петлях. Пожилая женщина ступила в комнату. Она была одета в тусклую серо-зеленую юбку с рабочим фартуком, повязанным поверх выцветшей блузки.
– Он мертв, – сказала Асви.
– Ах! – Взгляд Фелоа метнулся к кровати, занавески над которой были задернуты на лето. Тело лежало под одеялом, так что оно напоминало рельефом неровный холм. На неподвижной голове была белая спальная шапочка. – Мне сообщить вашему сыну? Теперь он господин.
Асви вдруг почувствовала себя чрезвычайно вялой. Даже мысль о том, чтобы одеться, показалась ей столь же невозможной, как необходимость взобраться по Восточным горам и взглянуть на дикую обитель демонов, которая, как говорят, лежала за каменными пиками.
Глаза Фелоа расширились.
– Госпожа, вам следует сесть.
Она подвела Асви к туалетному столику. Асви послушно села на стул с березовой спинкой. Зеркало было накрыто, поскольку не допускалось самолюбование в доме, где умирал господин.
– Оставайтесь там, госпожа.
Фелоа подошла к кровати и поднесла стоявший рядом стакан к носу мертвеца и его приоткрытым, окрасившимся в сине-серый оттенок губам. Убедившись, что он больше не дышит, она вышла. Асви слышала, как она спустилась по ступенькам, слышала, как в прихожей раздались голоса, как закрылась дверь. Потом она, возможно, задремала, потому что следующее, что она услышала, – как вернулась Фелоа.
– Он ушел в храм, госпожа. Давайте я помогу вам одеться, прежде чем он вернется со священником-магистратом.
Асви сжала рукав Фелоа. Слова хлынули из нее, будто из стремительного источника.
– Фелоа, я не позволю им выгнать тебя в долгую прогулку.
У Фелоа лишь дрогнула нижняя губа – большего проявления эмоций она себе не позволила.
– Госпожа, вы всегда были ко мне добрее, чем я того заслуживаю.
– Разве? – пробормотала Асви, когда в ответ на смиренные слова Фелоа в ней совершенно неожиданно вскипел гнев.
Она ощутила прилив энергии. Нужно было выбраться из комнаты, иначе она задохнется. Может, она уже задохнулась и эти последние годы скиталась в пустыне погибели, что служила единственной наградой для неверных сыновей и непокорных женщин.
Она подошла к гардеробу и достала коричневое траурное платье, которое дарили всем невестам на свадьбе, чтобы надеть по смерти мужчины. Коричневый считался цветом вдов и оставшихся без отца девочек. В старину, когда люди жили в далеком краю, прежде чем отважно достигли этих берегов, всех женщин, оказавшихся достаточно строптивыми, чтобы пережить мужа, хоронили вместе с ними. Из земли да в землю, как произносили в храме каждый Двенадцатый день, словно в напоминание о том, что люди прежде были чище и жили ближе к богам. Теперь же храм стал милосерднее. И еще нужно было принимать во внимание драконов. Драконов, которых полагалось задабривать.
Но Асви это, конечно, не грозило. У нее остались сыновья.
Развернув платье, она натянула его поверх сорочки – чтобы застегнуть пуговицы на спине, ей нужна была помощь Фелоа. Женщинам вроде Фелоа приходилось довольствоваться траурными платьями с пуговицами спереди. Несмотря на то, что всю свою прибыль ее муж вкладывал в дело и никогда не тратился на всякие безделушки или улучшения для дома, он настаивал на определенных изысках для жены, которые были бы у всех на виду.
Фелоа проследовала за Асви на кухню, где Бавира уже сложила свой спальный тюфяк и развела огонь.
– Присядьте, госпожа, – сказала девочка. – Я сварю кашу.
Поскольку ее муж больше не мог жаловаться, что его утренняя каша приготовлена не руками его послушной жены, Асви села. Но сидеть ей было неуютно. Ее разум все еще окутывал туман, а тело не находило покоя.
Она поднялась. Люди ведь придут выразить свое почтение. Их надо будет кормить: имбирными блинами, булочками с пастой из красной фасоли, фруктовыми пирогами, острой пастой с мясом, плоским горячим хлебом с соленым сыром, потому что такова была традиционная пища для путников. К этому следовало добавить шалфей и петрушку, чтобы хлеб ощущался приятнее на вкус.
Она надела фартук и принялась непроизвольно собирать нужные ингредиенты. Всего два месяца назад она подавала поднос с сотней сложенных блинчиков со сладким кремом и ранними ягодами в память о последнем из своих дядей, самом младшем среди братьев.
– Госпожа, вам следует отдохнуть, – возразила Бавира, стоявшая у котелка с кашей.
– Оставь ее, – сказала Фелоа, – работа ее успокаивает. Она любит что-то делать на кухне.
Это была правда. Меклос мог нанять кухарку, но предпочитал, чтобы в нем видели мужчину, который был настолько успешен, что его жена не позволяла другой женщине готовить ему еду. Поскольку ступать мужу на кухню жены считалось дурной приметой, кухня стала ее бесценным владением. Она отдавала еде всю душу и все внимание. Месила и раскатывала тесто, украшала торты и пирожные, запекала пикантные плюшки.
