– О, что же это я? – Данис отпустила ее. – Я слишком много говорю, пока вы пребываете в скорби, Дорогая Мать. Не то чтобы я тоже не скорбела, – поспешила она добавить, – но Отец Меклос был так болен и так страдал, что я не могу не испытывать облегчения от того, что он наконец отмучался. Его болезнь совсем вас истощила. Теперь вы, наверное, сможете найти покой.
Но что такое покой, если не смерть? Покой вовсе не представлялся ей привлекательным, равно как и опрятная комната с видом на садовые стены.
Снаружи в коридоре послышались шаги, быстрые и решительные. Вернулись мужчины.
Элилас помог ей встать и придержал ее за руку, чтобы она не могла дотянуться до подноса с чаем, будто он думал, что она не понимает, как теперь изменился порядок в доме. Вместо нее чаем занялась Данис – и так ловко, что вызвала восхищение Асви, словно в некоем ритме она согрела чашки кипятком, вылила его и наполнила янтарного цвета чаем, идеально изогнутой струей. Так изящно. Так красиво. Как и сама Данис – награда на брачном рынке, заплатить за которую Элилас целый год убеждал отца, объясняя, как сильно она поднимет статус семейства среди торговцев шерстью.
Асви вспомнила первый раз, когда сама впервые наливала чай вместо свекрови после смерти свекра. У нее так дрожали руки, что она дважды пролила его под неодобрительное шипение матери Меклоса. И даже после этого она страшилась посетителей из страха разочаровать его мать. Уверенность Данис ощущалась ей не пощечиной в ответ на ее некомпетентность, а долгожданным спасением. Гордую улыбку Элиласа в адрес любимой жены священник-магистрат поощрил глубоким кивком.
Данис сперва обслужила мужчин, затем подала чашку Асви и села рядом с ней. Сначала отхлебнул магистрат, потом Элилас, потом женщины.
Допив первую чашку и позволив Данис налить ему еще одну, магистрат начал:
– Я пришлю послушников, чтобы отнесли тело в храм для приготовлений. Поскольку сейчас лето в разгаре, церемонию перехода нужно провести завтра, не выжидая традиционные пять дней осмысления. У вас ведь есть братья, так, Глава Элилас?
– Двое в живых. Один состоит в ополчении, на перевале Феллспайр.
– Да не покинет его мужество, – произнес магистрат. – Храбрый меч, что своей жертвой дает нам всем жить в мире.
Асви сжала руки крепче, думая о мягком Посьоне и вспоминая, как он утешал ее, когда она плакала, видя, как он уезжает на передовой рубеж, с которого может не вернуться. Но она промолчала. Говорить ей сейчас было не положено.
– Другой управляет нашим складом в Фарпорте.
– Это слишком далеко, чтобы успеть на церемонию. Очень хорошо. Можете послать ему весть, чтобы сделал соответствующие подношения. – Мужчина обратил свой холодный взгляд на Асви, оценив ее и, она была уверена, найдя неудовлетворительной. Ее отец был овцеводом, который искал лучший рынок сбыта для своей шерсти. Его дитя немного стоило на брачном рынке, но ей было шестнадцать и она уже тогда умела хорошо готовить. Амбициозный же Меклос, который благоговел перед своей выдающейся матерью, стремился к монополии на превосходную шерсть отца Асви и искал связи среди кланов овцеводов, живших в предгорьях, и поэтому пошел на эту сделку. И благодаря ей удвоил семейное дело.
– Вы заплатите за мать дорожный оброк, полагаю? – добавил магистрат, вопросительно приподняв бровь. – Сумму, которую мы обсудили наверху.
Нерешительность Элиласа встревожила ее. Она подняла глаза и увидела, что он со значением смотрит на Данис.
– Она выше, чем я ожидал, – пробормотал он.
Данис посмотрела на Элиласа с такой укоризной и так раздраженно выпустила воздух, что он поморщился.
– Но моя семья, конечно, заплатит, Ваша Честь, – сказал он.
– Значит, давайте лучше решим все сейчас, чем оставим на завтра. Так, полагаю, будет проще.
– Если пройдете со мной в отцовский кабинет.
– Теперь это ваш кабинет, Глава.
– Да, конечно. Если пройдете в мой кабинет.
Мужчины вышли. Данис поставила чашку на стол с такой силой, что от удара у нее откололось основание. Она сердито посмотрела на чашку – разрисованную крошечными сценами, где женщины величественно шагали в зубастые пасти огромных драконов. – Они такие старомодные. Я их все заменю.
– Но они служили семье много поколений, – изумилась Асви. – Их купили в храме.
– Да, вижу. Я могу выручить за них хорошую сумму на рынке, если только они не нужны вам, Дорогая Мать.
– С чего они будут мне нужны? – спросила Асви.
– Действительно, с чего! У вас ведь хороший вкус, пусть старик не позволял вам самой выбирать одежду или украшения. Неудивительно, что вы любите проводить время на кухне. Это единственное место, где он никогда вам не мешал.
Асви не знала, чем ответить на подобную прямоту, поэтому просто промолчала. Молчание всегда было безопаснее всего.
Данис встала из-за стола.
– Лучше мне пойти присмотреть за мужчинами, не то этот ворюга-священник выжмет еще сотню из наших богатств. Эли хоть хитрый торговец, но становится невероятно наивным, когда дело касается храма. Мой отец говорит…
Она осеклась и пристально посмотрела на Асви, затем улыбнулась снисходительно, будто несмышленому ребенку.
– Ладно, неважно. Это трудное время для нас всех. Я мечусь от одного к другому и не могу сдержать язык за зубами. Дорогая Мать, простите меня.
– Вы всегда были ко мне добры, Данис.
Данис наклонилась, чтобы поцеловать ее в обе щеки.
– Вы радушно приветствовали меня, хотя женщины из скромных семей обычно не любят, если в их жизнь приходит невестка высокого происхождения, как я. За вашу скромность и любезность я всегда буду благодарна.
И она вышла.
Возможность посидеть в гостиной в одиночестве была для Асви роскошью, которая выпадала ей лишь изредка. И теперь она наслаждалась им, зная, что это не продлится долго. Из стеклянного шкафа на нее смотрели глаза демонов. Поговаривали, что они видели даже после смерти и не раз пробуждались, завидев добычу. Эти глаза были у Меклоса предметом гордости. Его уважали за смелость держать подобную коллекцию в собственном доме. Ему нравилось брать их в перчатках, развлекая посетителей ужасающими историями о том, как он добыл тот или иной экземпляр. Врач, лечивший его последние два года, сказал умирающему, что тот получил отравление от того, что держал эти глаза в руках. И все равно Меклос до самого конца шептал, с глубокой, почти эротической страстью, что даже несмотря на все, несмотря на свою мучительную болезнь, оно стоило того – стоило увидеть то, что видел он. Эти заявления были не более чем бредом умирающего, сказал Асви врач, а видений своих Меклос никогда не описывал.
Сама она никогда к глазам не прикасалась. Однажды, в детстве, когда жила в предгорьях, она видела живого демона, который напал на стадо овец: его глаза ядовито сверкали, будто кислота, из пасти лился пепельный туман, который обжигал и истреблял перепуганных овец, а с ними – и ее любимого брата, который сварился заживо. Как только сверкающие глаза увидели ее, как только они обратились к ней, желая сварить и ее, в небе возник дракон – безо всякого предупреждения, только жалящий горячий ветер поднялся. Огромный зверь бросил на нее лишь один взгляд, но он показался ей затяжным, тягучим – будто мед, сочащийся из открытой раны. Она дракона не заинтересовала – она ничего собой не представляла, всего лишь человеческая девочка, не более занятная, чем блеющая овечка. Он вонзил свои сверкающие когти в демона и поднял его в небо. Будь у Асви крылья, она полетела бы за ним вслед, но была вынуждена остаться на земле.
