– А, точно, – ответил Шри Буджанг.
«Что бы тут сделал мудрец?» – поймал он себя на мысли, на какое-то нелепое мгновение мелькнувшей у него в сознании.
Он принял свое привычное положение. Что бы он ни сделал – мудрец поступил бы так же. И еще мудрец держался бы снисходительно, но отстраненно. Он не стал бы приветствовать сестру обычными банальностями – вроде замечаний, что она сбросила или набрала вес, или расспросов о здоровье родственников. Мудреца не волновало бы, скучают по нему или нет, и не сожалеет ли кто-то о том, как обращался с ним прежде.
– Чем могу помочь? – спросил он.
Ему понравилось, как величаво это прозвучало, но выражение лица Шри Кембоджи было все равно что камень. Она выглядела в точности, как их отец в тот день, когда Шри Буджанг видел его в последний раз. В тот день они поссорились, и Буджанг навсегда ушел из дома.
– Помощь нужна не мне, – отозвалась она. – Тебе нужно домой, Каканда.
Шри Буджанг много лет мечтал о такой просьбе. Чувствовать себя оправданным было не по-мудречески, но тем не менее Шри Буджанг ощутил в груди легкий приятный трепет.
– Я ведь уже говорил Айяханде и Бонде, – заявил он. – Теперь у меня своя жизнь. Шри Буджанг, мудрец Гунунга, не может просто так взять и уйти. На мне же ответственность. Гора это керамат, люди ходят в паломничество, чтобы меня увидеть. Я вторая достопримечательность этого района на «Трип Эдвайзере»
[3], понимаешь? Всего вторая после знаменитого киоска, где готовят наси-лемак
[4]!
– Айяханда умирает, – сообщила Шри Кембоджа. – Ты идешь или нет?
Шри Буджанг следовал за сестрой, пока они спускались к морю. Он шел, сутулясь под натиском шторма, который поднялся от их перехода.
Он уверял себя, что проявляет великодушие. Нельзя было сеять раздор с умирающим отцом. Он придет и увидится с родными, а потом вернется к своим делам. Он же не из робких.
Равнины изменились с тех пор, как он в последний раз спускался с горы. Люди повсюду оставили свои следы и, как обычно, бездумным образом.
– Они что, думают, это земля их дедов, да? – проворчал Шри Буджанг. Для богов и ханту
[5], которые могли жить в других измерениях, в этом не было ничего страшного; к тому же здесь повсюду стояли маленькие алтари, сделанные людьми, с благовониями и подношениями для их духов-хранителей. А вот места для телесных существ люди оставляли мало. – Им следует думать и о других зверях, не только о себе.
– Да, люди всегда такие, – сказала Шри Кембоджа.
Пока они пробирались мимо всевозможных зданий, дорог и прочего людского мусора, захламлявшего местность, у Шри Буджанга зачесалось за закрытым третьим глазом. Остановившись на берегу, он обернулся. Он видел вдали вершину своей горы, поросшую девственным лесом, – убежище от людского безрассудства и от посягательств родных.
– Идем, – позвала сестра нетерпеливо. – Если будешь плестись с такой скоростью, все побережье дождем смоет.
Шри Буджанг хотел было открыть рот, чтобы огрызнуться – «Ну и что?». Но спохватился прежде, чем слова вырвались наружу. Он поражался сам себе: это был ответ Шри Буджанга, который еще не ушел на гору, – непросветленного юного нага, который затем и ушел, чтобы преодолеть подобную мелочность.
– Я позволил себе погрузиться в мысли, – ответил он с достоинством.
Шри Кембоджа только фыркнула в ответ, отчего его настроение ничуть не улучшилось. Он вошел вслед за ней в море с чувством вскипающей в груди обиды.
Когда они приблизились к королевству его отца, Шри Буджанг воспрял духом. У ворот стояли гордые фигуры белых крокодилов, которые охраняли королевство со времен его основания. Шри Буджанг всегда был любимчиком у капитана Королевской гвардии. Пак Ламинах обучал его военному искусству. Шри Буджанг узнал бы его профиль где угодно.
– Пак Ламинах! – закричал он радостно. Крокодил обернулся.
Это оказался не Пак Ламинах. У этой крокодилицы была та же вытянутая морда и те же зеленые глаза, но он ее не знал.
– Ах, Ваше Высочество вернулись! – воскликнула крокодилица, увидев Шри Кембоджу. И настороженно глянула на Шри Буджанга.
– Капитан, сможете послать гонца в истану? – спросила Шри Кембоджа. – Донесите им, что принцесса вернулась с раджа мудой
[6].
Когда они миновали ворота, Шри Кембоджа сказала:
– Пак Ламинах умер. Капитан Хартини – его пятиюродная внучка. – Ее будто бы озадачило, что Шри Буджанг не знал этого раньше.
Ну конечно, он должен был понимать, что Пак Ламинаха больше нет в живых. Ведь с тех пор, как Шри Буджанг покинул дом, минуло очень много времени.
Но после этого вся прогулка по королевству стала казаться Шри Буджангу кошмаром. Он чувствовал себя матерью, которая, оставив яйца закопанными в надежном месте, вернулась и обнаружила, что песок разбросан, а от ее детей остались одни скорлупки. Будто не возвращение домой, а визит в какое-то незнакомое место, где он не бывал и где его не слишком жаловали.
В истане их отвели в зал для приемов. Там не оказалось никого, за исключением двух служанок-дюгоней и блеклой кучи на изысканном золотистом диване. На долю мгновения Шри Буджанг принял эту кучу за старую подушку, вялую и затасканную от слишком долгого использования. И только когда Шри Кембоджа подошла с ней поздороваться, он понял, кого видел перед собой.
Нага-король Южно-Китайского моря, Тот, кто подобен Праху Всемогущего, Шри Даик лежал, свернувшись, на золотистом диване. Его бока неритмично поднимались и опускались. Чешуя была тусклая, словно он линял. Когда он открыл глаза, в них не мелькнуло ни искры узнавания.
Все обиды вмиг улетучились. Шри Буджанг, смятенный, воскликнул:
– Айяханда!
Он тотчас ощутил волну холодного неодобрения, которое вызвала у Шри Кембоджи его бестактность.
– Сегодня ты выглядишь лучше, Айяханда, – сказала она. – Смотри, Каканда пришел.
Шри Буджанг в знак приветствия коснулся мордой передней ноги отца. Шри Даик поначалу ничего не сказал, и Шри Буджанг вспомнил, что они расстались в чрезвычайном раздражении. В этой самой комнате Шри Даик назвал его «анак дерхака» – необразованным, невоспитанным и безответственным, предавшим Бога, своего отца и короля. Шри Буджанг, со своей стороны, не сказал ничего, а только повторял мантру у себя в голове: «Я достигну освобождения. Я достигну освобождения».
В каком-то смысле это было то же, что спросить себя: «Что бы сделал мудрец?»
