– Я больше не отвечаю молитвам, дитя. Мне не разрешается.
Потому что они ее связали. Потому что она больше не была духом, а была их слугой. И потому что ей не полагалось вмешиваться в охоту.
– Цепь… – Шан Тао безрассудно коснулась ее. Та оказалась холодной, не как хозяева, с их металлическим прикосновением, но более глубокой и влажной – как ледяная зима, как грозовые облака.
«Предки, сберегите нас. Дайте нам свое благословение: жемчужный дворец драконьего короля, нескончаемые дожди, блаженство под волнами…»
Там, где ее пальцы касались серебра, оно тускнело, и мирские, некрасивые слова становились крупнее. Они выглядели почти знакомо – а потом мир менялся, и она видела, что это была просто такая форма букв, выгравированных на алтарях предков в покоях трэллов. Ее пальцы обожгло холодом.
– Бабушка, – прошептала она.
Руки Ву Кён осторожно, палец за пальцем, высвободились из звеньев цепи.
– Я же тебе уже сказала, дитя. Время молитв минуло. Теперь в мире – новые соглядатаи.
Не соглядатаи – хозяева. Люди, которые забрали у него все, а теперь бросали этот мир. Она провела рукой по предплечью, нащупав там следы иголок – и вспомнив звук голоса Онджи, подобный удару плети, вскрывающей мириады порезов у нее на коже с каждым своим словом.
«Докажи, что достойна».
Шан Тао прикусила губу. Посмотрела на бесформенную тьму за спиной Ву Кён: зыбкие очертания купола, бесконечно простирающегося над ними; его дуга перерастала в пол другой комнаты, из которой вырастала тень башни, и безграничные грани дворца казались чужакам напрочь лишенными смысла.
Там была дверь. Она находилась посреди купола, в неопределенном пространстве между люком, окном и воротами.
– Куда она ведет? – спросила Шан Тао.
– В лаборатории, – ответила Ву Кён, и ни один мускул на ее лице не дрогнул.
Шан Тао не знала этой части дворца. Как и многих других: бо́льшую часть своего времени она проводила между покоями оболочек-трэллов и генмод-блоков, а иногда, когда хозяева становились снисходительны, – в углу садов, где они проводили свои пиры.
– Они сказали, я должна добраться до двери.
– До ворот, через которые уходят? – Ву Кён покачала головой. – Нет, это снаружи дворца, в пустошах. Они, должно быть, имели в виду двери дворца. – Она указала на узкий проем. – Перед лабораториями будет коридор, по правую сторону. Он выведет в большой зал. Это будут ближайшие двери дворца.
– Спасибо, – сказал Шан Тао и собралась уже уходить, но остановилась. – А те, кто не уходят с хозяевами… – Ее дочь, Ху. Духи вроде Ву Кён – они не были избраны, потому что хозяева считали их недостойными.
Ву Кён резко рассмеялась.
– Наверное, они не забудут снять цепи, прежде чем уйдут. Или просто бросят нас умирать здесь от голода на руинах их великолепия.
Вокруг дворца лежали пустоши – земля, с которой хозяева играли, пока не сломали, обугленные остатки травы, безудержные болезни, которые истребили животных и растения, уничтожили рис на полях и фрукты на деревьях. Хозяева сказали, что заселят Землю по новой, лучшими обитателями, но никакие из их созданий никогда не приживались за пределами дворцов. Ожидать было нечего, однако…
– Лучше умереть на свободе, – сказала Шан Тао и снова подумала о Ху, на которой хоть и не было цепей, но которую тоже собирались оставить. И медленно добавила: – У меня есть дочь. Она не избрана.
– И ты думаешь, я смогу о ней позаботиться? – Ву Кён могла и не говорить, что она не способна позаботиться даже о себе.
– Она может тебя освободить, если этого не сделают они. Если найдешь ее в наших покоях. Ее зовут Ху. Скажи ей, это я тебя прислала. – Она не знала, увидит ли Ху когда-нибудь снова – увидит ли, как личико ее дочери морщилось, когда она рисовала здания и людей на хрупкой бумаге, воспроизводя и переиначивая истории, которые рассказывали ее мама и тетушки. Это не имело значения.
Ву Кён пристально посмотрела на нее. Рога ее снова замерцали, а глаза налились бурлящей тьмой.
– Они избрали тебя.
– Я не такая, как они. – Шан Тао пожала плечами.
– Это пока, – сказала Ву Кён резким голосом.
Шан Тао рассмеялась.
– Никогда не буду. Ты правда считаешь, что они создали бы равных себе?
Ву Кён снова открыла рот, будто желала сказать что-то еще – в утешение, предупреждение.
От двери, в которую вошла Шан Тао, донесся резкий резонирующий звук. Панели изогнулись, на мгновение приняв форму змеиного тела, а потом выровнялись обратно, хотя ручки на двери опалились, а филигранные украшения погнулись. Слова зазвучали резче, от них стало больно в ушах, словно голос Лянлей вбивал гвозди Шан Тао в уши – точно как когда Лянлей вонзала иглы Шан Тао в лицо и руки перед генмод-блоком, медленно и методично, рассказывая о неспособности смертных испытывать настоящую боль, а вместе с ними и настоящие эмоции, а потом посмотрела на Шан Тао так, что ее взгляд показался невыносимой тяжестью, давящей на плечи и на грудь, и у нее перехватило дыхание.
«Все можно изменить, дитя. Будь благодарна за то, что была избрана».
Нет времени. Шан Тао побежала к двери.
Мир наклонился, в нем произошли перемены: дверь и фигура Ву Кён отвалились от Шан Тао, когда она побежала, стены превратились в пол, сила притяжения сместила свой вектор. Дверь оставалась мучительно далеко, и ее поношенные туфли заскользили по гладкой поверхности сферы. Мир соскользнул – она повернулась и увидела, что Ву Кён находилась вдалеке и под углом, а дверь разлетелась в щепки, Ву Кён упала на колени, опустив голову, и охотничьи птицы заполнили пространство.
Нет.
Она снова повернулась к двери. До нее было слишком далеко, а времени не оставалось. Однако… однако некая темная, глубинная часть ее не знала, что делать. Шан Тао инстинктивно вытянулась, разогнулась, пошевелилась. Мир снова сжался и накренился, и она, очутившись на пороге, ввалилась в проем.
Шан Тао стояла на коленях в длинном коридоре, ее тошнило. Нужно было подниматься. Нужно было снова бежать. Они последуют за ней, а дверь не закрыта и не заперта. Она вдруг застыла – почему тогда была закрыта другая дверь? – а потом вскочила и забыла об этой мысли.
Ей никогда не доводилось бывать в этой части дворца. Стены были прозрачными и открывали вид на потемневшее небо, только из каждой секции стены было видно разную луну: одну – рябую, другую – в форме стаи воронов, третью – большую и красную, с глазом, похожим на новогодний фонарик, и так далее без конца и края. Пол тоже был прозрачный: она стояла на непроглядной тьме, по которой носились точки мерцающего света. Когда она пошевелилась, пол согнулся, как натянутая под весом акробата ткань. Она сделала один неуверенный шаг, потом другой – пол, казалось, мог сломаться, если она пойдет слишком быстро, словно она была чересчур тяжелой. Что же это – очередное ее испытание, чтобы проверить, сумеет ли она выжить в вакууме?
