Доносящиеся из кофейни по соседству звуки веселья нарушают тишину сумерек, пьяный смех проникает сквозь стены, превращаясь в монотонный рокот. Сидящий на книжном шкафу Гермес стрекочет. Мистер Лоуренс невольно вздрагивает.
– Он не навредит вам, мистер Лоуренс, – шепчет она, и гость бросает на птицу опасливый взгляд.
– Вы в этом уверены?
– Вполне.
Дора произносит слово «вполне» с некоторой неуверенностью, и мистер Лоуренс пристально смотрит на нее. Несмотря на все свои мрачные предчувствия по поводу того, что они могут найти в подвале – ибо их прежняя беседа еще не стерлась из ее памяти, – она тихонько усмехается.
– Никогда нельзя быть в чем-то полностью уверенной. Пойдемте, нам нельзя терять время.
– Это так, – тихо отвечает мистер Лоуренс, пока Дора, нахмурившись, ведет его в глубь лавки.
– Мистер Лоуренс? – Он кажется встревоженным и осматривается вокруг – если она не ошибается – с некоторым ужасом. – Вы в порядке?
Он медлит с ответом и, кажется, заставляет себя встряхнуться.
– Тут так темно…
– О, я давно научилась здесь ориентироваться. Надо пройти пятнадцать шагов к…
– А нельзя ли зажечь свечу?
Дора с удивлением глядит на него во мраке.
– Я бы не рискнула зажигать свечи, во всяком случае пока мы не спустились.
– Верно, – отзывается он сдавленным голосом.
– Держите меня за руку. Я вас поведу.
Сразу после этих слов его рука оказывается в ее ладони.
Он боится темноты, думает Дора, ведя мистера Лоуренса по торговому залу. Но нет, это же глупо, чтобы взрослый мужчина боялся таких вещей. Возможно, у него просто дурные предчувствия. Они же, что ни говори, сильно рискуют сейчас. Иезекия и Лотти в любой момент могут поймать их с поличным.
Дора отпускает руку мистера Лоуренса, передает ему свой альбом, а потом вынимает из рукава дубликат ключа. С превеликой осторожностью она отпирает замок, тихонько кладет обеими руками цепь и замок на пол. Выпрямляется и кивает на шкаф позади.
– Можно вас попросить?
Мистер Лоуренс поворачивает голову, берет со шкафа канделябр, на который она ему указала. Потом Дора отступает на шаг и поднимает руку.
– Гермес, – тихо зовет она и добавляет по-гречески. – Éla edó. Иди сюда.
Довольно долго птица лишь только подпрыгивает на кромке шкафа. Кажется, что он не хочет слушаться, но потом все-таки слетает к Доре и устраивается у нее на плече, вцепившись когтями в ткань платья.
Очень медленно Дора отворяет подвальные двери. В лицо ударяет волна холодного затхлого воздуха.
– Осторожнее, – шепчет Дора, когда мистер Лоуренс возвращает ей альбом. – Тут восемь ступенек. Держитесь крепко за перила. Я себе не прощу, если вы сломаете шею. А если нас услышит мой дядя, то нам помешают прежде, чем мы успеем начать.
Но мистер Лоуренс стоит на месте и с сомнением всматривается во тьму.
– Мистер Лоуренс! – пытается расшевелить его Дора. – Хотите, я пойду первой?
– Думаю, я справлюсь, – наконец произносит он и шагает вниз.
Да. Он определенно боится темноты.
Как только мистер Лоуренс начинает спускаться в подвал, Дора затворяет подвальные двери. Она слышит его шаги – подошвы шуршат по каменному полу, – и ее рука вцепляется в перила из необструганного дерева так крепко, что в кожу вонзаются занозы.
– Справа от вас есть трутница. На ящике. Вы можете…
– Нашел!
Резкий скрип трута, потом вспышка, и Дора видит между пальцев мистера Лоуренса янтарный язычок пламени. Он зажигает первую свечу в канделябре как раз в тот момент, когда Дора достигает нижней ступеньки. Она вглядывается в его лицо – в тусклом свете оно кажется смертельно бледным.
– Давайте, – она дожидается, пока мистер Лоуренс зажжет вторую свечу, и забирает у него первую, – я зажгу остальные.
Дора занимается остальными подсвечниками, после чего бережно пересаживает Гермеса с плеча на спинку стула. Взъерошенная птица начинает бегать по деревянной спинке, словно по канату. Обернувшись, Дора видит, что мистер Лоуренс, нагнувшись и уперев руки в колени, изучает вазу. Когда она подходит к нему, он устремляет на нее взгляд, и сердце Доры отчаянно бьется в груди.
– Что скажете?
Мистер Лоуренс выпрямляется.
– Что ж, – он снимает шерстяной шарф с шеи и мнет его в руках – то ли нервно, то ли восторженно, Дора не может решить. – Она безусловно выглядит подлинной. Чтобы удостовериться в этом, мне, вероятно, придется провести анализ материала. Иначе я не смогу точно определить возраст вазы, и кроме того, мне надо увидеть ее дно.
– Зачем? – спрашивает Дора.
Мистер Лоуренс коротко улыбается. На его щеки возвращается румянец.
– Изготовители фальшивок обычно ставят клеймо на дне изделия. Все ваши так называемые восточные артефакты, – продолжает он, – имеют клейма, которые, как правило, некорректны. Но изготовители фальшивок все равно упрямо ставят их, потому как полагают, что это поможет одурачить покупателей и убедить их в подлинности изделия. Однако греческая керамика маркировалась редко. Относительно небольшое количество афинских ваз имеют личное клеймо художника или гончара. Дело в том, что гончар и художник не всегда были одним и тем же человеком, хотя и такое случалось.
– Что вы хотите этим сказать?
– Только то, что одни гончары сами расписывали свои произведения, а другие посылали готовые изделия другим художникам для росписи. Но мастера подделок не принимают это в расчет. Они зачастую помечают дно сосудов клеймами, не имеющими никакого смысла с точки зрения стиля, места или времени изготовления. А это, – добавляет мистер Лоуренс, указывая на вазу, – пифос, а не обычная ваза. Их гораздо труднее копировать хотя бы из-за внушительного размера. У изготовителей подделок просто не хватит терпения.
Дора хмурится. Это слово ей знакомо, всплывает, как призрак, из глубин памяти.
– Пифос?
Еще несколько мгновений назад мистер Лоуренс казался оживленным, но теперь он замирает, словно застигнутый на месте преступления.
– Пифос, – объясняет он со знанием дела, – это огромный глиняный сосуд, который древние греки использовали для хранения больших запасов продуктов, зерна например, или жидкости вроде вина и масла. А вы не знали?
Дора вздыхает, отходит от него и ставит свечу, что держала в руке, обратно в канделябр.
– Как я уже вам говорила, мистер Лоуренс, я не знаток древностей. Все мои скудные познания – это детские воспоминания. Я живу в окружении подделок, но знаю об этом только благодаря тому, что многие годы наблюдала, как дядюшка управлял магазином. Я бы никогда не смогла сказать, чем простая ваза отличается от пифоса, точно так же, как не смогла бы… – Дора осекается и оттого, что не может придумать пример, и оттого, что мистер Лоуренс смотрит на нее несколько насмешливым взглядом. – Мне жаль, что я вас разочаровала, сэр, – заканчивает она фразу запальчивым тоном.
