Объятая печалью, Дора вслушивается в птичью песнь. Гермес. Многие годы он был ее единственным другом. И Иезекия отнял его у нее. Но почему? Она не может этого понять. Зачем убивать птицу, кроме как назло ей? Дядя никогда не любил Гермеса, вечно насмехался над ее любовью к сороке, самому милому ее сердцу существу. С рыданием Дора зарывается лицом в подушку. Подушка мягкая, гладкая, чистая. Не то что у нее дома.
Дома.
Еще один удар судьбы. От осознания, что «Эмпориум Блейка» – ее единственное прибежище – перестал быть домом и никогда им уже снова не станет, у нее сжимается сердце.
Она не будет сейчас думать о родителях.
Дора неподвижно лежит, уставившись в потолок, больше часа. И только когда где-то в глубине дома часы бьют половину второго, она начинает ворочаться. Откинув покрывало, с удовлетворением отмечает, что на ней вчерашнее платье. Значит, никто не пытался ее раздеть. Уже хорошо. Но, скользнув ногами – на них надеты чулки – в домашние туфельки, она понимает, что придется вернуться домой. Дора оглядывает платье… Все мятое, с засохшими брызгами грязи внизу. Рукав надорван, рано или поздно оторвется.
Она идет к туалетному столику у окна, разглядывает себя в зеркале. Ее обычно оливковая кожа побледнела, под глазами темнеют мешки, похожие на смазанные полумесяцы. Дора пытается вправить выбившуюся прядь под зеленую ленту для волос, но тщетно. Волосы надо бы расчесать, а то они так и останутся всклокоченными. Нет-нет, ей надо возвращаться. И чем скорее, тем лучше. Главное – не попасться на глаза Иезекии.
Прошмыгнуть внутрь, собрать вещи и выскользнуть.
Мистер Эшмол, должно быть, услышал на лестнице ее шаги, потому что он выходит в залу, чтобы ее поприветствовать. Он меня дожидался, догадывается Дора, и, когда хозяин, стоя внизу у лестницы, произносит приветственные слова, она не знает, что сказать. Да и он, похоже, на мгновение теряет дар речи.
– Как вы спали? – наконец выдавливает он.
– Ну, я спала, – отвечает она. – Что само по себе неплохо, я думаю.
Несмотря на смущение, Дора не может скрыть своей неприязни, потому что еще помнит, какую роль мистер Эшмол сыграл в предательстве Эдварда, и хозяину хватает совести покраснеть. Он отводит взгляд и смотрит на каретные часы. Стрелки показывают почти два.
– Крепко же вы спали.
Излишнее замечание. Вроде бы мистер Эшмол и сам это понимает, потому что неловко переминается с ноги на ногу. Это движение Дору тоже раздражает.
– Как вы поступили с Гермесом?
Ее тон слишком резкий, осуждающий. Мистер Эшмол поднимает руки и растопыривает пальцы, словно обороняясь.
– Миссис Хау положила его в холодный чулан. Он там будет… – мистер Эшмол, похоже, мысленно проверяет уместность слова, которое он собирается произнести, – храниться до тех пор, пока вы не решите, что с ним делать. Хотите, из него сделают чучело?
В его голосе слышится сарказм, к которому Дора уже привыкла, но на сей раз неуклюжая попытка пошутить не имеет успеха. Дора молча смотрит на него.
– Я хочу его похоронить.
Мистер Эшмол, осознавая, что допустил бестактность, коротко кивает.
– У меня есть сад при доме.
Часы громко тикают, вращение зубчатых колесиков в них в точности соответствует ритму пульсации крови в висках.
– Мне нужно вернуться в магазин, – говорит Дора. – Собрать вещи.
Он опять кивает и указывает пальцем куда-то в сторону.
– Ваша накидка и перчатки.
Дора поворачивается и замечает на стойке лестничной балюстрады свои перчатки и накидку. Мистер Эшмол наблюдает, как Дора натягивает перчатки, берет накидку и завязывает тесемки пелерины под подбородком. Кажется, он борется с каким-то возникшим у него намерением: краешком глаза Дора замечает, будто бы хозяин дома хочет что-то выговорить – то открывает рот, то снова закрывает.
– Не желаете, чтобы я пошел с вами? – наконец произносит он, и она отвечает не раздумывая.
– Нет! – и вновь ее голос звучит довольно грубовато. Но на сей раз Дора этого не хотела. – Нет, – повторяет она уже спокойнее и, игнорируя стремление мистера Эшмола проявить галантность, быстро проходит мимо него, сама толкает тяжелую дверь и выходит на холодный воздух.
Долго она стояла перед магазином или нет, ей неведомо. Дора совершенно не помнит, что произошло с того момента, как она вышла из Клевендейла, и до того, как очутилась перед обшарпанным фасадом «Эмпориума Блейка», не помнит и за какое время преодолела это немалое расстояние. Она как будто в полудреме, ее мозг словно зафиксировал все, что произошло накануне вечером, все, что прояснилось во время ужина у сэра Уильяма, но ее сердце напрочь отказывается это принять. Она понимает это умом, но душой не чувствует, она все видит, но остается слепа к очевидным выводам и, осознавая это, не ведает, как ей действовать в свете вскрывшихся фактов.
Тем не менее. Она же не может целый день слоняться по городу.
Прошмыгнуть внутрь, собрать свои вещи и выскользнуть.
Дрожа всем телом, Дора толкает входную дверь. Звенит колокольчик. С превеликим облегчением она понимает, что в доме одна только Лотти, которая стоит посреди торгового зала со шваброй в руках. Они долго глядят друг на друга. Дора закрывает дверь.
– Где он? – спрашивает она и видит, как у служанки дрожит подбородок от страха, который та не в силах скрыть.
– Ушел опять, – отвечает Лотти. Тихо, неуверенно. – Куда, не знаю.
Но Доре все равно, куда он пошел. Главное, его нет дома.
– А вы, я смотрю, тут прибрались.
Перевернутая полка снова стоит на месте, керамические осколки исчезли. Даже пыль вытерта. Лотти пунцовеет от смущения.
– Вы же сами всегда наказывали мне это делать, так?
Дора с изумлением смотрит на Лотти. Та смотрит на Дору. Но если Дора хранит молчание, то Лотти нервно кусает губы.
– Мне так жаль вашу соро…
– Не надо! – прерывает ее Дора. – Не будем об этом говорить. Я не хочу ничего слышать.
А ведь это неправда, признается она себе, поднимаясь по лестнице на чердак. Просто именно сейчас она не может об этом думать. Не надо. Надо собрать свои пожитки и уйти до возвращения Иезекии. Так что теперь не время давать волю чувствам.
И в таком вот настроении Дора собирает свои платья, нижние юбки, сорочки. Маменькин матерчатый саквояж – губы Доры злобно кривятся, когда она видит разорванную ткань – еще достаточно прочен, чтобы из него не вывалилась ее одежда, но она все равно выстилает дно стареньким платьишком, а сверху складывает остальное.
Она облегченно вздыхает, найдя свои очки – к счастью, они целехоньки, – но застывает, увидев на полу мешочек для монет, трутницу и свой дубликат ключа от подвальных дверей. Значит, думает Дора, он все нашел. Потом замирает, до конца осознав произошедшее.
