Энджи вздохнула. Ничего не поделаешь, ее собственная жизнь разрушена, но как же тяжко осознавать, какую роль она сыграла в жизненной трагедии Джады Джексон.
Когда судья Снид испарился из зала, Энджи в угрюмом молчании прошла вслед за Джадой, Майклом и Мишель по длинным темным коридорам здания суда к выходу и к автостоянке. Только там Мишель первой из всех четверых подала голос:
– И что дальше?
– Ничего, – безжизненно отозвалась Джада. – Дальше– ничего.
Мишель оставила их, чтобы встретить детей из школы, а Майкл пригласил двух женщин в бар, где с его помощью Джада несколько часов топила горе в вине. Сама Энджи не взяла в рот ни капли, но готова была слушать Джаду, пока та не выговорится.
Ей же пришлось отвезти Джаду домой. Впрочем, Майкл тоже не мог сесть за руль, и Энджи спросила у него адрес.
– Тот же, что у тебя, – хохотнул он, неприятно удивив Энджи. То ли напился до чертиков, то ли – какой ужас! – пытается за ней приударить?
Как выяснилось, все было гораздо проще: Майкл действительно поселился в том же жилом комплексе, что и Энджи.
– А зачем, по-твоему, я подсунул тебе своего агента? – невнятно пробормотал он.
Словом, будучи единственным трезвым участником скорбной попойки, Энджи приняла на себя обязанности таксиста и отвезла сначала Джаду, высадив ее у пустого, без единого огонька, дома, а затем Майкла – в свой квартал. Проследив, как он неуверенно петляет по дорожке к соседнему входу, Энджи со вздохом побрела к себе и сразу нырнула в постель. Вымотанная, абсолютно трезвая, она провела долгую ночь без сна, но с надеждой на то, что утром ей станет лучше.
Но вот уж и утро прошло, а лучше не стало. И все же… Если ей плохо, то каково должно быть Джаде? Нужно к ней съездить, отвезти на стоянку у суда, где осталась, ее «Вольво».
Сделав над собой усилие, Энджи выползла из постели, приняла душ и оделась. Пояс когда-то свободных брюк теперь едва застегнулся, и резинка врезалась в живот. «Удивительно все же, – думала Энджи. – Внутри у меня зародилась новая жизнь; крохотное существо, мое собственное дитя упорно растет, не желая считаться с проблемами мамы…» Она поспешно натянула свитер, схватила сумочку и с непросохшими волосами выскочила за дверь.
Путь к дому Джады мог бы быть и подлиннее. Желательно, чтобы он тянулся до бесконечности, и ей не пришлось бы звонить в дверь и лицом к лицу встречаться со своей клиенткой. Но она не могла, не имела права оставлять Джаду одну в этом проклятом, теперь утраченном доме. Энджи сделала несколько глубоких вдохов. Боже, как все несправедливо! Почему выкидыши, например, случаются только у тех, кто мечтает о ребенке? Нет, не нужен ей выкидыш. Она просто не хочет быть беременной сейчас. А когда? Сама-то она уже далеко не ребенок, и после предательства Рэйда понадобятся годы, чтобы вновь кому-нибудь поверить. И что? Да ничего. Скорее всего, ничего уже не будет.
«Тебе плохо, дорогая, но Джаде гораздо, гораздо хуже», – напомнила себе Энджи. Самое ужасное, что с мужчиной ничего подобного не случилось бы. Подобные зверства общество – и жизнь – позволяет себе исключительно по отношению к женщинам. Будь ты семи пядей во лбу, работай не покладая рук, посвяти всю себя семье и мужу – тебя все равно распнут. Этот мир создан мужчинами для мужчин, в нем властвуют мужчины, и все блага здесь отданы мужчинам. Успех женщины – это либо счастливая случайность, либо торжество силы воли и энтузиазма, которых хватило бы на покорение Эвереста.
Энджи припарковалась на подъездной дорожке Джады, обошла дом и остановилась у задней двери. Вот когда она поняла, до какой степени трусит! Но для чего еще нужны друзья, если не для того, чтобы помочь в беде? Энджи была готова помочь. «Сначала отвезу Джаду к машине, – решила она, – а потом вместе соберем вещи».
Набрав для храбрости полные легкие воздуха, Энджи позвонила. За дверью – ни звука. Она снова нажала кнопку звонка, подождала еще пару минут и что было мочи затарабанила в дверь.
– Слышу, слышу! – Щелкнув замком, Джада появилась на пороге, и у Энджи отлегло от сердца. – Ни один чертов звонок не работает. У него руки не дошли, как и до всего остального. Теперь небось дойдут! – Резко повернувшись, она зашагала через кухню в гостиную.
Пол в гостиной был заставлен коробками, а журнальный столик едва виден из-под обрезков цветной бумаги, фломастеров, карандашей, ножниц и скотча. Если бы Энджи не знала наверняка, что дети не вернутся в дом, пока здесь Джада, то решила бы, что кто-то из ее старших готовится к уроку домоводства.
– Давно встала?
– Я не ложилась, – ответила Джада. – Два пальца в рот, контрастный душ – и за дело. – Она кивнула на журнальный столик: – Сил моих нет уезжать, ничего им не оставив. Хочу засунуть записочки, куда только можно – в карманы их одежды, в туфельки и ботиночки, в ящики столов, прилепить скотчем внутри шкафов… Как по-твоему, Клинтон все найдет и повышвыривает?
Энджи качнула головой:
– Не думаю.
– Все детские я убрала и приготовила к их возвращению еще неделю назад. Вот только думала, что они вернутся ко мне. – Джада со вздохом взяла со стола сердечко из красной бумаги, обвела пальцем флуоресцентную каемку. – Шерили обожает все яркое. Читать она, конечно, не умеет… Может быть, Тоня ей прочтет, а? – Она закусила губу.
Энджи смотрела на бумажное сердце, а ее собственное готово было разорваться от жалости. «Я люблю тебя и всегда о тебе думаю, крошка моя», – написала своей маленькой дочке Джада.
– Боже, боже! Как мне стыдно! Как жаль, что все так вышло! – со слезами на глазах простонала Энджи. – Я одна во всем виновата!
Джада подняла на нее глаза.
– Ничего подобного. Но и я не виновата. Не забыть бы об этом, пока не сошла с ума.
Энджи сморгнула слезы. Сейчас плакать была вправе только Джада.
– Кое-что еще можно сделать, – сказала она. – Помнишь, что вчера предлагал Майкл?
Джада мотнула головой.
– Все кончено. И ты это знаешь, и я это знаю. У меня больше нет дома. У меня нет больше семьи. – Она подняла руку, недоуменно взглянула на растопыренные пальцы, стащила кольцо и швырнула его в сторону одной из открытых коробок.
– Куда ты решила ехать?
– Понятия не имею. Плевать.
– А что, если… – У Энджи возникла отличная идея. – Что, если тебе пожить у меня?
ГЛАВА 37
Мишель плелась по длинному коридору с ведром воды, таким тяжелым и таким полным, что вода постоянно выплескивалась на каменные плиты пола. Ей непременно нужно было добраться до конца коридора, чтобы отмыть пятна со стен, но к середине коридора ведро всегда оказывалось пустым. Ей приходилось вновь и вновь возвращаться за водой, наполнять ведро и тащиться по коридору. Вконец измотанная, Мишель расплакалась, и слезы ее наполнили металлическую посудину до краев. Только добравшись до цели, она поняла, что попала в тюрьму. За толстой ржавой решеткой маячила фигура в черном. Пятна были везде – на полу, на стенах и даже на прутьях решетки. Кровь, – догадалась Мишель, с бешено колотящимся сердцем всматриваясь в бурые разводы. Когда она подняла глаза, леденящий ужас сковал ее тело: в черной фигуре она узнала Фрэнка – окровавленного, в отрепьях, прикованного цепью к сырой тюремной стене. Мишель завизжала… и проснулась, хватая ртом воздух.
