Я остановилась, вытащила из сумки телефон и ключи и в то же время почти уронила зонт.
– Могу чем-то помочь? – спросила я.
– Мне нужна Саския.
Значит, он знает, кто ему нужен, потому что понимает, что я – не она, иначе бы спросил: «Вы случайно не Саския такая-то?». Или постучал бы в дверь и обратился к первому, кто бы ему открыл – наверное, это была бы Тэнси, не помню, чтобы Адам за все время жизни здесь хоть раз бы вышел из комнаты и открыл дверь. Он сказал бы: «Доставка для Саскии такой-то», а Тэнси бы ответила: «Извините, но вы ошиблись адресом. Саския здесь не живет». Значит, он не стучался в дверь и уж точно не был курьером. У него был чопорный акцент – не ученика престижной школы, как у Пирса, но и точно не жителя восточного Лондона или выходца из Восточной Европы, как у большинства курьеров, которые доставляли нам посылки.
– Саския здесь не живет, – ответила я после долгого мысленного анализа, – вы не по тому адресу.
Кажется, он смотрел на меня целую вечность. Я ждала, что он извинится и уйдет, и тогда я смогу войти в дом, потому что делать это, пока он стоит рядом и наблюдает, мне не хотелось. Я больше не чувствовала себя усталой и была насторожена – еще не напугана, но настолько взволнована, что уже слышала свое сердцебиение.
И вдруг он всучил мне розы и сказал:
– Передайте, когда ее увидите. Скажите, что от Трэвиса.
Я инстинктивно потянулась за букетом, но вдруг замешкалась, в шоке от его имени, и не смогла нормально все удержать. Целлофановая бумага была скользкой от дождя, как и телефон – я попыталась удержать в руках зонт, но в итоге уронила все.
Он не остановился, чтобы помочь. И когда я собрала все с тротуара, был уже далеко впереди, спеша по пути к метро.
Пытаясь снова все это не уронить, мокрыми и неуклюжими от холода руками я все же вставила ключ в дверь.
Тэнси стояла в коридоре, у радиатора, где мы держали ключи и письма. На этом месте всегда образовывалась горка рекламок пиццы и писем «Ко вниманию домовладельца»: мы знали, что это от агентов по недвижимости и что до владельцев они не дошли, но тем не менее письма казались нам слишком официальными, чтобы их выбрасывать. Тэнси тоже держала в руках телефон и выглядела встревоженной, ее глаза были широко открыты. Я увидела, что она выглянула на пустую улицу мне через плечо и кажется, только тогда успокоилась.
– Боже, Шарлотта, да ты вся промокла! Бедняжка, – сказала она, – ужасная погода. Но смотри, какие у тебя красивые цветы! От кого?
– Я бы не отказалась от чашки чая. А ты? – ответила я.
– На самом деле я просто…
Я подождала, но она добавила:
– Ладно, давай.
Мы пошли на кухню, и я бросила все на стол, сняла мокрое пальто, повесила его на спинку стула и поставила чайник.
– Это для кого-то по имени Саския, – сказала я.
У Тэнси перехватило дыхание, но на лице появилось лишь слабое любопытство:
– Это кто-то, кто жил здесь раньше?
– Мы с Мэдди жили здесь три года до их с Генри переезда. Я не помню, как звали девушек, которые жили здесь до нас, но уверена, что если бы кого-то звали Саския, я бы запомнила.
– Необычное имя, – пробормотала Тэнси.
Она отвернулась, чтобы взять из шкафчика чай и чашки. Я заметила, что у нее дрожат руки, а потом она уронила чашку и раздался грохот.
– Черт, – сказала она со смехом, дрожащим, как ее руки, – слава богу за икеевское качество: и вправду неразрушимое.
– Мужчина, который принес эти цветы, сказал, что они от Трэвиса. Тоже необычное имя, – продолжила я.
– Не говори, – ответила Тэнси, – папа когда-то читал старые детективные книжки о Трэвисе Макги, который жил на лодке во Флориде. Тогда это имя казалось мне классным.
– А сейчас уже нет?
Тэнси ответила:
– Шарлотта, уже поздно. Я, наверное, заварю чай и пойду в постель.
Я посмотрела на нее. Ее лицо казалось спокойным, но глаза были по-прежнему широко открыты, и она осматривалась по сторонам, будто хотела убежать, но не знала куда.
– Слушай, Тэнси, – начала я, – когда ты переехала, ты дала мне точно такой же букет. Ты, наверное, забыла забрать открытку. Цветы были от Трэвиса. Я знаю, что ты знаешь, кто это. Если ты боишься, просто скажи мне, и мы что-нибудь придумаем.
– Я не боюсь. Уж точно не его.
Я подождала, и тогда, будто потеряв способность к сопротивлению, она села на один из стульев, обхватила руками кружку с чаем, как будто замерзла, и рассказала мне правду.
Глава 18
Привет, красотки, и с возвращением в «Извините, что мне не жаль». Добро пожаловать на новейший из наших совместных челленджей! Готовы? Сегодня я поговорю о включении – или поиске, если вы ее еще не нашли, – своей внутренней секс-богини. И не говорите, что в вас ее нет! Потому что это не так. Она живет в тебе, во мне и в каждой женщине. Именно это заставляет вас покачивать бедрами, идя по улице; сводит с ума вашего партнера в постели; заставляет вас улыбаться, глядя в зеркало.
Вам может показаться, что поддерживать в себе это чувство, когда у вас никого нет, или когда вы устаете на работе, или не нравитесь себе в зеркале, почти нереально – но это не так. Ведь иногда можно просто почитать эротический роман; пойти куда-нибудь, не надев трусики; или прийти в офис в туфлях на высоченных каблуках. Итак, сегодня я подумаю над тем, что заставляет меня чувствовать себя сексуальной, и сделаю это. Вы со мной?
Я стояла напротив оранжевой двери в строгом холле с цементным полом. В животе было такое ощущение, будто лифт, на котором я сюда приехала, не остановился и не выпустил меня, а наоборот, на огромной скорости спустился на цокольный этаж, где вежливый консьерж с непроницаемым лицом записал мое имя, а потом снова дернулся вверх-вниз.
«Включи свою внутреннюю секс-богиню», – сказала Плохая Девочка, – и вот она я, в новой баске, как раз собираюсь это сделать. Я до мурашек чувствовала каждую частичку своего тела: приоткрытые губы, подчеркнутые красной помадой; соски, твердые от холода и волнения; бедра, прижатые друг к другу под юбкой, и то, что между ними. Мои ладони были влажными, и я слышала запах парфюма, поднимающийся волнами с моей горячей кожи.
Одна часть меня говорила, что нужно взять себя в руки, а другая надеялась, что и через год, два или десять лет с Майлзом я буду чувствовать все то же безнадежное, горячее желание, где-то между болью и радостью, от одной возможности быть рядом с ним.
Я подняла руку, чтобы постучаться в дверь, но она открылась прежде, чем я могла это сделать, и передо мной стоял Майлз – высокий и стройный, в джинсовой рубашке, сочетающейся с цветом его глаз.
– Привет, – сказала я.
