Помню, что в какой-то момент в шатре стало не просто тепло, а ужасно душно, и я вышла на улицу подышать. Я стояла под звездами, жадно вдыхая холодный воздух и чувствуя себя лучше.
Помню, как знакомый голос сказал: «Я как раз тебя искал. Просто хотел сказать тебе, что ты очень красивая», – и как в голове прозвучали слова Плохой Девочки, и я настолько плохо соображала, что на самом деле подумала: «Да! Может, это оно!»
Помню, как вдруг почувствовала себя такой счастливой и все будто бы прояснилось; как вернулась в шатер и долго-долго танцевала, а потом Мэдди и Генри разрезали торт, и мне достался кусочек этой роскошной, покрытой фруктами прелести, наверное, самой вкусной сладости из всех, что я когда-либо пробовала. А потом я ощутила резкое чувство голода и съела два сэндвича с беконом, которые принесли в десять часов для вечерних гостей, но даже тогда понимая, что это ничем не поможет.
Помню, как Мэдди встала на стул, а Генри снял с ее бедра подвязку под восторженные крики всех мужчин, и видела, кто ее поймал, а потом присоединилась к толпе женщин вокруг Мэдди, думая, что это очень-очень важно, чтобы именно я поймала букет. В итоге грубо толкнула Молли, почувствовала себя виноватой и отдала букет ей.
Помню, как посмотрела в телефон, увидела, что уже одиннадцать, и вдруг подумала, что я непременно должна вернуться в Лондон на последней электричке, вместо того чтобы остаться на ночь в комнате, где спала прошлой ночью. Хлоя пыталась меня отговорить, напоминая, что я слишком много выпила и сама не справлюсь. Потом к нам подошла высокая фигура во фраке со словами:
– Не волнуйтесь, я отвезу Шарлотту домой.
Помню, как мы сидели одни в вагоне почти пустой электрички до Ватерлоо. Я дрожала от холода, потому что забыла вернуться и забрать пальто из дома, и тогда он снял пиджак и накинул мне его на плечи, хотя ему тоже, наверное, было холодно. И вскоре после этого я поняла, что он хочет меня поцеловать, и подумала: почему бы и нет.
Помню поцелуй. Каждую деталь. Как я открыла глаза и встретилась с его взглядом, таким сосредоточенным, что снова закрыла ресницы и растворилась в моменте. Его губы встретились с моими, и это было так непохоже на то, что я чувствовала, целуя Майлза. Его волосы, такие мягкие и густые. Помню, как после поцелуя мы посмотрели друг на друга, удивленно улыбаясь.
И больше ничего. Остаток ночи – одно большое пятно. Наверное, после этого мы поехали домой на такси, а может, и нет. Может, мы сели в ночное метро и потом пересели на электричку или автобус, например. Я понятия не имела: пустой лист. Наверное, мы добрались домой, открыли дверь и легли спать. Я не почистила зубы и не смыла макияж, это уж точно, судя по ужасному вкусу во рту и склеенным глазам.
Но я хотя бы была дома. В безопасности, в своей кровати.
В своей кровати. Стоп. Что-то не так. В комнате пахнет совсем по-другому – знакомый запах, но не тот. Я немного приоткрыта глаза, совсем чуть-чуть. Голова гудела, и я увидела, что на одеяле темно-синее покрывало, а не белое, как у меня. На всякий случай я дотянулась ногой до другой стороны кровати, но никого там не нашла. Ну хоть что-то.
Я нехотя открыла глаза и присела.
– Доброе утро, Шарлотта, – сказал Адам. Он сидел за столом, перед ним экран компьютера с мигающим кодом. Он принял душ – я чувствовала запах его дезодоранта, – надел джинсы и свитер. На столе, рядом с ним, стояла чашка чая и тарелка с крошками от тоста. А у него на коленях лежал Снежок, будто так и должно быть.
Адам улыбался и гладил кота по его мягкой белой шубке, и был очень похож на злодея из «Джеймса Бонда».
Я сказала: «Меня сейчас стошнит» и убежала в ванную.
Адам. Я и Адам. Целовались! Целовались долго – так, как я целовалась с тем «леопардовым» парнем в Лиссабоне. Это воспоминание крутилось в голове, пока я лежала, распластавшись на полу в ванной.
Несколько жутких минут спустя я осторожно поднялась. Комната словно покосилась в сторону, как «комната смеха» в парке аттракционов, но потом снова выпрямилась, и мне стало казаться, что больше меня уже не стошнит. Я почистила зубы, мрачно глядя на себя в зеркало.
Зрелище, конечно, то еще. Макияж, который Молли нанесла после того, как я залила слезами все, что было сделано профессионалами, оставался на лице – то есть частями, там, где не отслоился. Под глазами были яркие черные пятна. Волосы частично держались, частично свисали в полном беспорядке – отвердевшие от спрея и полные шпилек.
Но все это детали. Самым важным, из-за чего я пробормотала «спасибо тому богу, что защищает мертвецки пьяных», было то, что на мне все еще был лифчик, трусы и колготки. Полагаю, что даже если бы мы с Адамом занялись сексом, я могла остаться при этом в лифчике, а трусы надеть позже. Но не колготки. Колготки были стопроцентным доказательством. Мы целовались, он или я сама сняла мое платье – помню, что оно валялось на полу в его спальне, – но все эти телодвижения тем не менее не зашли дальше.
– О, слава богу, – сказала я. От одной мысли о том, что я не занималась сексом с Адамом, а просто вырубилась как подросток, к тому же меня жутко тошнило, я чувствовала себя гораздо дальше от смерти, чем до этого. Около десяти минут я дотошно и болезненно вытаскивала из волос целую кучу шпилек и заколок, а потом смочила пару ватных дисков средством для удаления макияжа и сняла остатки туши.
После я приняла долгий горячий душ, из которого вышла почти что нормальным человеком. Я надела легинсы и мешковатый свитшот и вернулась в комнату Адама, чтобы поговорить о том, о чем все равно придется говорить.
Он по-прежнему сидел за компьютером, а Снежок свернулся пушистым белым комочком на его коленях. Я решила начать с этой, пусть и непростой ситуации, – но все же легче другой.
– Адам, – сказала я, пытаясь справиться с дрожью в голосе, – что у тебя делает кот Люка и Ханны?
– Чей кот? – спросил Адам. – Он мой. Я его усыновил. Однажды зашел ко мне, я дал ему тунца, и он остался. Я назвал его Эфириум.
– Адам… Он не твой. Его зовут Снежок, и он принадлежит паре из соседнего дома. Они уже с ума сошли от тревоги за него. Листовки расклеивали и все такое.
Адам оказался упрямым:
– Он мой. Он живет со мной. Если бы он хотел жить у соседей, то давно бы уже ушел, правильно?
– Я не могу похвастаться глубокими знаниями кошачьей психологии, – сказала я, – но, наверное, тунец сыграл в этом какую-то роль. Да, и кстати, он иногда уходит. Люк говорил, что он вернулся на какое-то время, а потом опять исчез.
– Они не ухаживают за ним как следует. Иначе бы он уже ушел. Ему здесь нравится. Мы дружим.
С грустью я подумала, интересно, сколько у Адама вообще друзей.
– Нельзя вот так красть чужих котов, – сказала я настолько рационально, насколько могла, – это неправильно. Да и к тому же нам не разрешено держать домашних животных. Это прописано в договоре.
Адам посмотрел на меня исподтишка – видимо, он уже давно об этом знал.
