Пребывая в таком затруднительном положении, я заметил человека в белом парике, который шел по этому покинутому всеми участку лужайки; высокий, худой мужчина сутулился в своих длинных черных одеяниях, словно пикирующий орел. Когда я уже думал, что он пройдет мимо, он остановился передо мной и произнес:
– Доктор Джонсон, полагаю. А я – Пейли
[30].
– Сэр, – ответил я, – прежде вы сопровождали людей к истокам христианства. Если сможете сопроводить меня туда, где начинается это проклятое место, то исполните куда более высокое и трудное предназначение.
Его костюм и образ были настолько безупречны, что на мгновение я действительно подумал, что передо мной призрак. Он оставил без внимания легкомысленность моих слов и, повернувшись спиной, затянутой в черную мантию, повел меня сквозь поросший зеленью мрак и извилистые замшелые пути, пока мы не вышли к ослепительному свету газовых ламп и веселым разряженным людям, где я смог легко посмеяться над собой.
На том, скажете вы, дело и завершилось. Разумеется, (скажете вы) я бестолковый, малодушный и умственно неполноценный субъект. Мало того что не поучаствовал в шествии, испугался темноты и принял за призрак человека, в котором при свете мог бы распознать современного джентльмена в маскарадном платье. Нет, все далеко не так. Явление этой призрачной особы было лишь вступлением к чрезвычайному происшествию, которое так никогда и не разъяснилось и которое все еще будоражит мои нервы.
Я смешался с людьми восемнадцатого века, и мы дурачились, как это бывает на костюмированном балу. Там был Берк
[31] в натуральную величину и выглядевший куда лучше, чем в жизни. Был Купер
[32], гораздо более крупный, чем в жизни, хотя ему следовало быть невысоким мужчиной в ночном колпаке, с кошкой под одной рукой и спаниелем под другой. Как бы то ни было, он оказался прекрасным человеком и походил скорее на Хозяина Баллантре
[33], чем на Купера. Я уговорил его в конце концов на ночной колпак, но на кошку и собаку, увы, нет.
Когда я пришел следующим вечером, Берк все еще был тем же прекрасным усовершенствованием самого себя; Купер все еще оплакивал своих пса с котом и не мог утешиться; епископ Беркли все еще ждал пинка во имя философии. Словом, я встретил всех своих старых друзей, кроме одного. Где же Пейли? Меня загадочным образом тронуло присутствие этого человека, но еще сильнее тронуло его отсутствие. Наконец я увидел, как по сумрачному саду к нам приближался невысокий мужчина с ясным располагающим лицом и толстой книгой. Когда он подошел достаточно близко, то произнес тихим чистым голосом:
– Я – Пейли.
Конечно, было вполне естественно, что прежний участник заболел и прислал себе замену. Тем не менее разница потрясала.
К следующему вечеру я вполне сдружился с четырьмя или пятью моими собратьями; обнаружил, что называется, взаимную симпатию с Беркли и несколько точек расхождения с Берком. Купер – думаю, это был он – представил меня своему другу, новенькому с квадратным сильным лицом в обрамлении белого парика.
– Это, – объяснил он, – мой друг Такой-то. Он – Пейли.
Я оглядел все лица, к тому времени ставшие привычными и знакомыми, изучил и пересчитал их, затем поклонился третьему Пейли, как кланяются в силу необходимости. Пока все оставалось в пределах случайных совпадений. Конечно, казалось странным, что именно этот клирик оказался настолько изменчивым и неуловимым. Было странно, что именно Пейли, единственный среди людей, должен был раздаваться, усыхать и меняться, точно привидение, в то время как все остальные оставались цельными. Но это все еще было объяснимо: двое мужчин заболели, на том и конец; однако следующим вечером я снова пришел, и на меня наскочил элегантный юноша с припудренными волосами и с мальчишеским волнением сообщил, что он – Пейли.
Следующие двадцать четыре часа я пребывал в душевном состоянии, присущем современному миру. Я имею в виду состояние, в котором все естественные объяснения рассыпались, а ни одного сверхъестественного придумано не было. Мое замешательство превратилось в скуку, когда я снова очутился среди красок и гула маскарада, и тем приятнее мне было повстречать старого школьного приятеля. Мы узнали друг друга под нашей тяжелой одеждой и седыми париками. Мы говорили обо всех тех великих вещах, для которых литература слишком мала и лишь одна жизнь достаточно велика; раскаленные докрасна воспоминания и исполинские мелочи, из которых складываются характеры мужчин. Я слушал о друзьях, и о тех, которых он потерял из виду, и о тех, которых держал в поле зрения, слушал о его работе и наконец спросил, как он попал на маскарад.
– Дело в том, – ответил тот, – что один мой друг попросил меня, лишь на сегодняшний вечер, сыграть малого по имени Пейли; не знаю, кто это…
– Нет, разрази меня гром! – сказал я, – И никто не знает.
Это был последний удар, и следующий вечер прошел как во сне. Я едва заметил стройную, энергичную и совершенно новую фигуру, которая заняла в строю место Пейли, столько раз павшего. Что это могло значить? Откуда взялся ветреный Пейли – неблагонадежный среди заслуживающих доверия? Эти бесконечные замены доказывали его популярность или непопулярность? Неужели ни одно человеческое существо не способно на одну ночь изобразить Пейли и дожить до утра? Или ворота подпирали нетерпеливые толпы британской публики, жаждущей быть Пейли, которого можно выпускать только по одному за раз? Или существует какая-то древняя вендетта против Пейли? Какое-то тайное общество деистов вероломно убивает тех, кто присваивает это имя?
Я не могу и дальше строить догадки об этой правдивой и таинственной истории по двум причинам. Во-первых, она настолько правдива, что мне пришлось вложить в нее ложь. Каждое слово этого повествования достоверно, кроме одного, сказанного Пейли. А во-вторых, потому что я должен пойти в соседнюю комнату и переодеться в доктора Джонсона.
Перевод Марии Акимовой
3. Неизвестный отец Браун
Казалось бы, комментировать истории, посвященные приключениям отца Брауна, самого известного из честертоновских персонажей, означает ломиться в открытую дверь. Однако это не совсем так. И даже совсем не так.
Во-первых, многие из них все-таки были переведены отчаянно скверно. И в литературном смысле (надо ли говорить, как это важно для текстов Честертона?), и в том, что касается внутренней логики событий (надо ли говорить, как это важно для детективного сюжета?). Так что здесь, в этом разделе представлены новые переводы, позволяющие оценить литературное мастерство создателя отца Брауна… а заодно и детективную составляющую: например, в прошлых переводах «Худшего преступления в мире» проблемы, возникающие с наследством, были изложены с точностью до наоборот – а ведь именно с ними связан главный мотив преступления, стержень всего рассказа!
