– Если вы все еще интересуетесь моим сыном, – заявил он с ледяным равнодушием, – боюсь, вам не доведется более повидаться с ним. Он только что уехал из страны. Между нами говоря, я бы скорее употребил слово «сбежал».
– Вот как, – произнес отец Браун, пристально глядя на него.
– Некие Груновы, о которых я до того никогда не слыхал, докучают мне, расспрашивая, представьте, о его местонахождении, – сообщил сэр Джон, – и я как раз собираюсь телеграфировать им, что, насколько мне известно, писать ему нужно в Ригу, до востребования. Даже с такой мелочью случилась неприятность: я хотел сделать это вчера, но опоздал на почту на пять минут. Вы надолго здесь? Я надеюсь, вы еще заглянете ко мне в гости.
Когда священник пересказал содержание этой беседы Гренби, тот был одновременно озадачен и заинтересован.
– С чего вдруг капитан дал деру? – спрашивал он. – Кто его ищет? Кто такие эти Груновы, в конце концов?
– На первый вопрос я не знаю ответа, – отозвался отец Браун. – Возможно, это имеет отношение к его таинственному прегрешению. Я склонен предполагать, что эти люди шантажируют его тем поступком. Что касается третьего вопроса, полагаю, я могу на него ответить. Та ужасная светловолосая женщина в теле носит имя мадам Грунова, а коротышка приходится ей мужем.
На следующий день отец Браун явился довольно утомленный и отбросил свой зонтик с таким видом, с каким пилигримы снимают с плеч котомку, достигнув цели. Он выглядел подавленным, хотя его расследования нередко приводили его в подобное расположение духа. Это была не подавленность проигравшего, но подавленность разгадавшего загадку.
– Я потрясен, – глухо произнес он, – но мне следовало догадаться. Мне следовало догадаться сразу же, как только я зашел туда в первый раз и увидел, как он стоит там.
– Кто стоит где? – нетерпеливо спросил Гренби.
– Как только я увидел, что там только один доспех, – пояснил отец Браун.
Повисла тишина. Юрист лишь молча смотрел на приятеля, ожидая продолжения, и оно последовало:
– Всего пару дней назад я пытался сказать племяннице, что существует две категории мужчин, способных смеяться наедине с собой. Можно даже утверждать, что так делают или очень хорошие люди, или очень дурные. Видите ли, такой человек поверяет свою шутку либо Богу, либо дьяволу. В любом случае, в этот момент он пребывает в своем внутреннем мире. И человек, который поверяет свою шутку дьяволу, – он особенный. Ему безразлично, видит ли кто-нибудь его шутку или, может быть, даже знает, в чем она состоит. Если шутка достаточно нечестива и тлетворна, она самодостаточна.
– Да о чем вы говорите, в конце-то концов? – настаивал Гренби. – О ком вы говорите? В смысле, о котором из них? Кто этот человек, который шутит нечестивые шутки с самим князем тьмы?
Отец Браун поглядел на него с кривой усмешкой.
– Так в этом и заключается соль шутки, – сказал он.
Снова воцарилась тишина, но теперь она была не звеняще пустой, а наполненной гнетущим смыслом; казалось, она опускается на них, словно сумерки, неумолимо превращающие вечернюю зарю в непроглядную темень. Отец Браун невозмутимо сидел, поставив локти на стол, и наконец негромко заговорил.
– Я разузнал о семействе Масгрейв, – сказал он. – В этом роду все живут долго и бодры до глубокой старости, так что даже если бы все было в порядке, я бы не советовал вам спешить с выплатой.
– К этому мы вполне готовы, – ответил юрист, – но, в любом случае, вечно находиться в подвешенном состоянии дело не может. Старику почти восемьдесят, но он все еще гуляет по округе, и местные со смехом говорят, мол, трудно поверить, что когда-нибудь он умрет.
Отец Браун вскочил с места одним стремительным рывком, что бывало с ним нечасто, но локтями продолжал опираться о стол, лишь подался вперед, глядя приятелю в лицо.
– В том-то и дело! – воскликнул он тихо, но взволнованно. – В этом-то и проблема. В этом единственная настоящая сложность. Как он умрет? Как же он, в самом-то деле, должен умереть?
– Что вы, в самом-то деле, имеете в виду? – спросил Гренби.
– Я имею в виду, – раздался в постепенно погружающейся во тьму комнате голос священника, – что знаю, какое преступление совершил Джеймс Масгрейв.
Его слова звучали так зловеще, что Гренби насилу унял дрожь, заставив себя пробормотать следующий вопрос.
– Это и правда худшее преступление в мире, – продолжал отец Браун. – По крайней мере, так полагали разные цивилизации, разные общества. С древних времен, еще в диких племенах наказание за него было самым суровым. Как бы то ни было, теперь я знаю, что на самом деле совершил молодой Масгрейв и почему.
– И что же он совершил? – спросил юрист.
– Убил своего отца, – ответил отец Браун.
Теперь настала очередь Гренби вскочить с места и, нахмурив брови, вперить взгляд в собеседника.
– Но его отец в замке! – запальчиво воскликнул он.
– Его отец на дне рва, – возразил священник, – а я по глупости не понял этого сразу, как только этот доспех показался мне странным. Вы не помните, как выглядела та комната? С каким тщанием там все подобрано, каждая деталь, каждое украшение? С одной стороны от камина висят два скрещенных боевых топора – и с другой стороны два скрещенных боевых топора. На одной стене круглый шотландский щит – и на другой стене круглый шотландский щит. И полный доспех, сложно страж, охраняющий семейный очаг, – с одной стороны, а с другой можно заметить пустое место! Я ни за что не поверю, что человек, оформивший всю комнату исключительно симметрично, вдруг оставит без пары столь значимый элемент. Почти наверняка был еще один доспех. И что же с ним сталось?
Немного помолчав, он продолжил уже более деловым тоном:
– Если вдуматься, это очень хорошая схема убийства, она дает ответ на стандартный вопрос: куда девать тело? Оно может стоять внутри доспеха часами или даже днями, слуги будут приходить и уходить, и наконец в ночи убийца попросту оттащит его в ров и утопит там, даже не опуская для этого мост. А затем, поглядите, как ловко все получается! Тело, полностью погруженное в стоячую воду, рано или поздно истлеет, и на дне рва окажется скелет в доспехе четырнадцатого века – вполне уместная находка на дне рва старинного приграничного замка. Вряд ли кто-нибудь вообще станет обыскивать этот ров, но даже если и станет, то ничего более не найдет. У меня есть и доказательства. Как раз тогда, когда вы предположили, что я высматриваю редкое растение, я высматривал, если вы извините мне такую аналогию, на редкость полезную улику. Там были следы двух ног, настолько глубокие, как если бы оставивший их человек был весьма тяжел или нес что-либо весьма тяжелое. И, кстати, еще одна мораль может быть извлечена из прискорбного происшествия, последовавшего за моим грациознейшим и изящнейшим прыжком, точнее, его попыткой.
– У меня в мозгах все перепуталось, – заявил Гренби, – но я, кажется, начинаю улавливать в этом кошмаре некий смысл. Так что там с вами и вашим грациозным прыжком?
