Единственным человеком, который не захотел оставить в беде опозоренную семью, был капитан Кеннингтон, хотя он меньше всех был обязан баронету. В самый темный для Борроу-Клоуз час он снова явился в усадьбу и повторил предложение руки и сердца Эвелин. Разумеется, она не приняла его. Эвелин была представительницей того редкого типа женщин, которые воспринимают семейный позор как непреодолимый барьер между собой и любимым. Она чувствовала, что ничто не сможет стереть с ее имени клеймо этого события или хотя бы свести к минимуму его последствия. Урожай греха созрел не в тюрьме Паркхерст, а здесь, в старинном доме, где женщины пожинали его горькие плоды.
Слава богу, падение Саусби почти не затронуло мои собственные отношения с Гарриет, младшей из сестер. Мы слишком хорошо научились понимать друг друга еще до того, как у молодого человека возникли серьезные проблемы, но отныне наши взаимные чувства развивались под знаком помощи и жертвенности; и, даже зная, что мы не можем заключить брак прямо сейчас, в наше общее будущее я смотрел без опаски. Сам сэр Доннингтон теперь, кажется, находил в моем обществе единственное утешение своих клонящихся к закату лет. Сам он не ходил в церковь, но каждое воскресное утро я посещал их для домашнего богослужения и, ужиная в Борроу-Клоуз на закате того же дня, читал вечернюю молитву.
Так миновали долгие месяцы, и время, лучший целитель, пришло к нам на помощь. Горечь, страх и неуверенность исчезли, уступив место спокойному взгляду в грядущее. Мы регулярно обсуждали устройство судьбы Саутби после его освобождения и пришли к выводу, что лучше всего ему будет начать все заново где-нибудь на ферме в Южной Африке. Кеннингтон даже сумел посетить тюрьму и повидаться с осужденным: по счастливой случайности, отец капитана был инспектором исправительных учреждений, поэтому ему, хотя он и не был родственником Доннингтона-младшего, не стали чинить препятствий.
Он написал нам, что нашел Саутби вполне смирившимся со своей судьбой, но при этом говорил о нем как о человеке, который продолжает утверждать, будто не совершал преступления, а стал всего лишь жертвой тех, кто предал его, обнаружив, что ничего не сумеет получить от старого баронета.
Если не ошибаюсь, Паркхерст считается «тюрьмой для джентльменов», так что Саусби был там в достаточно аристократической компании. Нам хватило спасительного юмора, чтобы предаться размышлениям о том, насколько же прочны оказываются социальные рамки, если они сохраняются даже за решеткой. Воистину, многие могут счесть, что лучше трепать паклю с лордом, чем честно зарабатывать на жизнь среди плебеев.
Кеннингтон много говорил о бодрости духа узника, но потом мне пришлось вспомнить несколько фраз в его письме, при первом прочтении не показавшихся сколько-нибудь значительными. В тюрьме у человека бывают странные соседи, некоторые из них становятся не менее странными друзьями, и насколько человек может найти себе друга в неволе, Саутби это удалось. Таким другом стал его сокамерник по имени Местер.
«Этот парень, – утверждал Кеннингтон, – самый беззаботный весельчак из всех, кого мне доводилось видеть, поистине душа общества, пусть даже тюремного. Он получил хорошее образование, какое-то время жил во Франции, но там его дела пришли в упадок. Затем ему довелось побывать шофером одного австрийского барона, работать на автомобильном заводе в Сюрене, потом он заинтересовался полетами на Исси
[51] и, наконец, был обвинен в жестоком ограблении при отягчающих обстоятельствах пожилой леди, которая вроде бы собиралась помочь ему с основанием автомобильного бизнеса в Дувре».
Местер категорически настаивал, что преступление было делом других рук, а сам он стал жертвой несчастных обстоятельств: улики, благодаря которым его осудили полиция, якобы были ложными. Тем не менее он был признан виновным и приговорен к четырем годам каторжных работ; это произошло буквально на следующий день после осуждения Саусби.
Между ними завязалась, как я уже говорил, странного рода дружба. Каждый из них считал себя неправомерно осужденным; каждый мог сочувствовать другому, оказавшемуся в сходном положении. Местер во всеуслышание объявил, что когда он выйдет на свободу, то наведается к старому баронету, дабы кое-что ему объяснить. Саутби тоже, судя по всему, заинтересоваться историей Местера и попросил кого-то из старых знакомых, имевших отношение к прессе, помочь ему с расследованием.
Мне доводилось слышать, что его история привлекла внимание одного выдающегося писателя, который пришел к выводу о невиновности Местера
[52]. Этот человек действительно обладал беспокойным характером и, похоже, мог быть соучастником разного рода мошенничеств – но такие люди обычно не совершают насильственных преступлений. Так что предположение об ошибке полиции выглядело вполне разумным…
Сам Местер без колебаний утверждал, что если бы он оказался на свободе, то самое большее в течение месяца, несомненно, доказал бы свою невиновность. Он был настолько убежден в этом, что, кажется, почти открыто высказал Саутби намерение бежать из Паркхерста, если вдруг ему представится такая возможность.
В то время я особенно не задумывался обо всем этом. Да и действительно, такие надежды лелеют многие узники, для которых преступление еще не стало привычкой, а тюрьма – убежищем. Но признаюсь, что совсем не был удивлен, когда несколько недель спустя, открыв утреннюю газету, прочитал заметку: из Паркхерста бежали двое заключенных, которые, несмотря на усилия полиции, все еще остаются на свободе.
«Саутби и Местер», – сказал я себе. И не ошибся, как вы вскоре узнаете.
3
Эта новость, разумеется, заставила меня поспешить в Борроу-Клоуз. Самому сэру Борроу я решил пока ничего не говорить, опасаясь встревожить его и без того слишком раздраженный ум (выражаясь деликатно), а вот Эвелин и Гарриет выслушали меня с жадным любопытством – но старшая сестра, подозреваю, уже знала кое-что. Этот факт тогда впечатлил меня не так сильно, как следовало бы. Я подумал, что она просто получила от кого-то из знакомых письмо, в котором содержалось упоминание об этом побеге. Может быть, даже не просто «от кого-то из знакомых», а от самого Саутби. Хотя, по здравом рассуждении (которого я тогда не проявил), такое вряд ли было возможно при данных обстоятельствах.
Побег состоялся вчера. Будь письмо отправлено с острова Уайт или даже из прибрежного графства накануне вечером, оно не могло еще прийти в Борроу-Клоуз с девятичасовой почтой. Впрочем, позже я совершенно случайно обнаружил, что капитан Кеннингтон намекнул на возможность такого побега в предыдущем письме, полученном на сутки раньше. Но какие бы мысли ни возникли у меня по поводу этого открытия, я предпочел держать их в строгой секретности.
