И вот я нахожусь здесь, под кровом Борроу-Клоуз, где только что было совершено ужасное злодейство, – а подозреваемых в нем нет. Боже, вразуми нас и помоги найти виновных, дабы понесли они заслуженную кару!
Часть вторая
Само собой разумеется, мы решили пригласить специалиста, способного высказать экспертное мнение о трагедии; это в любом случае должен оказаться некто гораздо более сведущий, чем первый попавшийся полисмен. У меня было на примете несколько человек, однако в действительности выбор оказался удручающе мал. Мне вспомнился следователь, когда-то проявлявший интерес к делу Саутби (вспомнился просто потому, что в памяти всплыла его необычная фамилия – Шрайк). Но он был сейчас вне пределов досягаемости, поскольку, разбогатев, отошел от дел и, обзаведшись собственной яхтой, теперь, говорят, наслаждался спокойной старостью где-то на солнечных островах Тихого океана.
Мой давнишний друг Браун, католический священник в Кобхоле, нередко дававший мне хорошие советы по тем или иным мелким вопросам, сообщил телеграммой, что, как опасается, не сможет приехать даже на час. Единственное, что он добавил, – это фраза, которую, признáюсь, я счел неуместной: мол, ключ к разгадке всей истории в словах «Местер – самый беззаботный весельчак и душа общества».
Суперинтендант Мэтьюз, как и прежде, выглядит довольно впечатляюще в глазах любого, кто имеет с ним дело; но он, конечно, в большинстве случаев ведет себя излишне официально, а в других случаях – слишком уж неповоротлив.
Сэр Борроу, очевидно, был попросту сражен случившейся трагедией, что ничуть не удивительно для старого человека, который, при всех его недостатках, не заслуживал череды катастроф, тяжелым грузом легших на его имя и честь.
Дворецкий, как всем известно, верен дому и хозяину, даже королевское семейство может оставить на его попечении фамильные драгоценности, но едва ли бедняга Уэльман окажется способен разобраться в сути дела. Гарриет, даже будь она здесь, – слишком безупречная молодая леди, чтобы стать хорошим детективом. В общем, моя потребность в выводах специалиста оставалась неудовлетворенной. Полагаю, и другие в какой-то мере испытывали эту потребность; и полагаю, все мы хотели бы отыскать человека, непохожего от нас, человека извне, с настолько обширным опытом, чтобы этому человеку известны были бы случаи, подобные нашему. Но увы, среди наших знакомых, конечно, таких людей не нашлось.
Я уже упоминал, что, когда отыскали тело бедной Эвелин, оно было облачено в халат поверх рубашки, как если бы ее внезапно позвал кто-то, когда она уже готовилась отойти ко сну. Дверь комнаты священника при этом оказалась открытой. Не знаю, какой импульс побудил меня ее затворить; но, по-видимому, никто не открывал эту дверь до тех самых пор, когда она вдруг распахнулась от толчка изнутри, – событие, которое, признаться, меня шокировало…
Сэр Борроу, Уэльман и я находились втроем там, где случилось убийство. Точнее, находились втроем до того момента, как перед нами появился незнакомец, даже не снявший с головы фуражку. Это был невысокий крепыш, одежда его носила на себе следы долгого пребывания в лесистой местности – в особенности гетры, испачканные глиной и илом бесчисленных ручьев. Но он не проявлял никакого беспокойства, в отличие от меня: как бы ни был он грязен и какую дерзость в поведении ни демонстрировал, мне не составило труда распознать в нем беглого каторжника Местера, чье письмо я так по-глупому переслал его другу. Вошел этот человек, не вынимая рук из карманов и насвистывая. Перестав свистеть, он сказал:
– Похоже, вы опять закрыли дверь. Думаю, вы знаете, что с этой стороны нелегко открыть ее снова.
Через разбитое окно, распахнутое в сад, я видел, как инспектор Мэтьюз неподвижно стоит среди кустов, повернувшись к дому спиной. Я подошел к окну и тоже посвистел, но уже с куда более практической целью. И все же не уверен, что это и в самом деле оказалось практично, ведь полицейский, хотя он, без сомнения, меня слышал, не повернул голову, даже не шевельнул плечом.
– Не стоит тревожить старого Мэтьюза, – с улыбкой произнес человек в фуражке, – это один из лучших полицейских, но сейчас бедняга явно измучен. Полагаю, я смогу ответить вам примерно на те же вопросы, на которые ответил бы он.
Сказав так, Местер закурил сигарету.
– Мистер Местер! – с горячностью воскликнул я. – Вот прямо сейчас я позову этого инспектора, чтобы он вас арестовал!
– Допустим, – ответил он, неторопливо выбрасывая спичку в окно. – Но делать этого он, поверьте, не станет.
Местер глядел на меня пристально и с изрядной долей бесстрастия, но все же странный намек, прозвучавший в его голосе, впечатлил меня куда меньше, чем то безразличие, которое выражала собой широкая спина полицейского.
– Собственно, я хотел сказать, – продолжал человек, которого я знал под именем Местера, – что моя роль во всем этом деле, возможно, не совсем такая, как вы предполагаете. Я помог бежать молодому человеку, это правда, но не думаю, что вы знаете, почему я это сделал. Есть такое старое правило в нашей профессии…
Он не успел договорить, как я воскликнул:
– Погодите! Кто это там за дверью?
И по губам Местера понял, что он хочет переспросить: «Какой дверью?» Но прежде, чем эта фраза прозвучала, он уже успел получить на нее ответ. За тщательно запертой дверью, ведущей в комнату священника, раздался шум, который явно производил кто-то движущийся… или, возможно, что-то движущееся.
– Что это? Вот там, в комнате священника? – закричал я и огляделся, пытаясь найти какой-нибудь предмет, которым можно было бы выломать дверь.
Поднял было изогнутую полосу железа, однако та жуткая роль, которую она сыграла ночью, заставила меня передумать. Отбросив это орудие, я устремился к двери и забарабанил по ней, твердя снова и снова: «Что в комнате священника?» Как ни ужасно мне это показалось в ту минуту, но ответ прозвучал – слабый, но все же вполне человеческий голос, и этот голос проговорил: «Священник!»
Медленно, очень медленно отворилась тяжелая дверь – рука, открывшая ее, была явно не сильней моей. Тот самый голос, который произнес: «Священник!», сказал теперь уже более будничным тоном: «А кого еще вы ожидали?» Дверь неторопливо распахнулась до самого предела, и за ней обнаружился темный силуэт коренастого, всем видом своим словно бы извиняющегося перед нами человека в широкополой шляпе и с дешевым зонтиком. Он выглядел никоим образом не романтично и был, на мой взгляд, совсем чужд такому таинственному месту, как тайник для католических священников, если не считать той малозначительной подробности, что именно католическим священником он и являлся.
Человек приблизился ко мне, прежде чем я успел воскликнуть: «Ну наконец-то вы пришли!», пожал мне руку и, не отпуская ее, глянул на меня с тем особым выражением лица – то ли грустным, то ли скорее просто задумчивым и серьезным, – которое более уместно на похоронах близкого друга, чем тогда, когда он еще только умирает и мы сидим у его постели.
