– Вы имеете в виду, что Саутби все это время страдал… действительно безвинно? И ни слова не произнес в свое оправдание?
– Дьявол торжествует лишь временно, – мрачно произнес отец Браун, – ибо тот, кто пал, может вознестись. Эта часть данной истории нравится мне больше всего.
После паузы он продолжил:
– В момент, когда его арестовали, у него было, я почти уверен, какое-то письмо от сестры. Верю и надеюсь, что в нем звучало раскаяние. Однако, что бы это ни было, послание должно было заключать в себе две вещи: во-первых, признание или намек, делавшие ее собственную вину явной, а во-вторых – срочную просьбу к брату встретиться с ней, как только он освободится. Особенно важно, что подписано было послание не реальным именем, а словами «Твоя несчастная сестра».
– Но, дорогой мой друг! – воскликнул я. – Вы говорите так, будто видели письмо!
– Я могу распознать его содержание по его последствиям, – ответил он. – Дружба с Местером, ссора с Кеннингтоном, тот факт, что сестра оказалась в Бате, а брат – в комнате священника, проистекали из этого письма и только из него. Письмо, однако, было зашифровано, и очень трудно разгадать шифр, если его сочинили дети. Возможно, вы сочтете это парадоксальным? Но, наверное, вы знаете, что самые трудные для расшифровки особенности шифра являются произвольными? И если двое детей вдруг решат, что «шмяк» означает «время ложиться спать», а «бряк» означает дядю Уильяма, для решения этой загадки потребуется гораздо больше времени, чем для того, чтобы расшифровать любую систему замещенных букв или цифр. То есть, хотя полиция и нашла записку, Саутби успел отбыть половину срока, прежде чем она как-то в чем-то разобралась. Именно как-то в чем-то… Потому что в результате они узнали лишь следующее: одна из сестер Саутби виновна, а он невиновен; к тому же у них создалось впечатление, что он никогда не скажет правду по этому поводу. Остальное, как я уже сказал, совершенно логично и просто. Единственное, что они могли сделать, – это воспользоваться тем, что та из сестер, кто была виновна, попросила Саутби явиться прямо к ней. Ему дали возможность бежать и отправить сообщение сестре, причем как можно скорее, между тем полиция добилась разлучения сестер с помощью Местера, который косвенным образом вынудил одну из них отправиться в Бат. И все это по единственной причине: под подозрением была одна из сестер Саутби. Вам, конечно, было тяжело видеть, как все эти полицейские кружат тут, точно стая хищных зверей или рой мстительных призраков. Но поджидали они не Саутби.
Священник выдержал паузу.
– Но отчего они вообще ждали кого-нибудь или чего-нибудь? – спросил я. – Если они были уверены в виновности одной из сестер, почему ее не арестовали?
Он кивнул.
– Возможно, вы правы. – Эти слова отец Браун произнес со вздохом. – Лучше всего, наверное, начать расшифровывать эту историю с разгадки поведения Кеннингтона. Разумеется, он знал всю ситуацию изнутри. Вы сами заметили, что у него были какие-то особые возможности в этой тюрьме. Вас как законопослушного человека это огорчит, но я все же скажу, что он использовал свои возможности, чтобы затруднить или хотя бы замедлить то, что должно быть ускорено. Многое можно понять, если разобраться не в сказанном, а в умолчаниях. Еще больше можно сделать, если разобраться в действиях подчиненных и вышестоящего начальника – попросту говоря, начать давить на полицейских, что Кеннингтон мог сделать, будучи сыном своего отца. Он использовал все возможности, хорошие или скверные, чтобы отложить арест. Одной из множества мелких отчаянных попыток промедлить был совет насчет симуляции болезни.
– И все-таки почему Саутби назвал его предателем? – спросил я с ноткой подозрительности в голосе.
– У него для этого было достаточно оснований, – сказал мой друг. – Предположим, что вы, будучи невиновным, убегаете из тюрьмы, а ваш друг, вроде бы оказывающий вам помощь в побеге, делает все, чтобы вернуть вас обратно. Аэроплан доставляет вас только до половины пути, автомобиль сворачивает не туда, а когда у вас появляется возможность воспользоваться яхтой, рулевой берет неверный курс, после чего на горизонте показывается сторожевой катер. Предположим, Саутби хотел добраться до Сассекса, а Кеннингтон упорно направлял его в Корнуолл, Ирландию или Нормандию – кем в этом случае назовет его Саутби?
– Ну ладно, допустим… А сами вы как бы его назвали?
– О, – сказал отец Браун, – я назову его героем.
Я молча смотрел на лицо отца Брауна, особенно маловыразительное при неярком лунном свете. Он вдруг встал и принялся расхаживать по дорожке, подобно нетерпеливому школьнику.
– Если бы я был писателем, из-под моего пера вышла бы лучшая история приключений, когда-либо написанная на эту тему. Встречался ли у кого-нибудь еще такой сюжет? Саутби мечется, непроизвольно, повинуясь чужим действиям, точно мяч в футболе. Мечется, побуждаемый действиями двух очень способных и энергичных игроков, один из которых хотел, чтобы тот привел его к виновной сестре, а другой – чтобы увел от нее как можно дальше. И в конце концов Саутби решил, что тот, кто защищает его семью, является его врагом, а разрушитель его семьи – его другом. Те двое, кто знали, что на самом деле происходит, должны были молчать о своих намерениях, потому что Местер, рассказав об этом, лишился бы доверия Саутби, а Кеннингтон – выдал бы Эвелин. Судя по словам Саутби о ложных друзьях и о море, можно сделать вывод, что Кеннингтон в конце концов увез Саутби на яхте, но бог знает, в каких непроходимых лесах, или на речных островах, или на каких тропинках, ведущих в никуда, велась все та же борьба: детектив стремился идти по следу беглеца, предатель и истинный доброжелатель – сбить его с толку. Когда Местер победил и его люди собрались вокруг этого дома, капитану осталось только одно – приехать сюда и оказать помощь, но Эвелин не открыла ему дверь.
– Почему же не открыла?
– Для этого у нее были две причины: прекрасная разновидность страха и скверная ее разновидность, – сказал отец Браун. – Обе их вы заметили и сами, проявив большую проницательность. Перечислю эти страхи в обратном порядке. Она боялась попасть в тюрьму, но, к ее чести, она боялась и выйти замуж, понимая, что испортит жизнь влюбленному в нее человеку. Вот таковы они, особо утонченные современные леди. Мой друг, хотел бы я поведать вам и всему вашему современному миру один секрет: в людях не отыскать добра, пока не найдете в них самое худшее.
После очередной паузы священник вдруг сообщил, что нам надо бы вернуться в дом, – и тут же быстро зашагал к входной двери.
– Конечно, – произнес он по пути, – пачка купюр, вложенных в конверт, который вы передали Саутби (да-да, там были деньги, а не письмо), лишь помогли ему продолжить побег и тем избавить Эвелин от ареста. Но Местер – довольно неплохой сыщик. А Эвелин осознала, в какой опасности находится, и попыталась проникнуть в комнату священника.
Я слушал его, все еще размышляя о странной роли Кеннингтона.
– Но ведь там нашли перчатку?
– Но ведь окно там оказалось разбито? – ответил отец Браун вопросом на вопрос. – Мужская перчатка, скомканная, как мяч, со вложенным в нее грузом золотых монет, а также, вероятно, вложенным письмом, хотя оно-то веса не прибавляет… Да, этот снаряд разобьет едва ли не любое окно. Особенно если бросит ее крепкий мужчина, боевой офицер. Конечно, там было письмо. И конечно, довольно неосмотрительное. Тот, кто написал его, пытался со своей стороны вот так передать деньги на побег – но в этом письме содержались доказательства того, что пыталась скрыть Эвелин.
