– Совершенно с тобой согласен, – равнодушно кивнул Фишер. – Ты во всем прав.
– Если ты с нами совершенно согласен, так какого же черта все еще не в наших рядах? – требовательно спросил друг. – Если веришь, что это правда, то как можешь жить не по правде? Ужасно предполагать, что человек с твоими возможностями просто-напросто стоит на пути реформ!
– Мы с тобой уже обсуждали это, причем неоднократно, – ответил Фишер, не меняя выражения лица. – Премьер-министр дружен с моим отцом. Министр иностранных дел женат на моей сестре. Лорд-канцлер приходится мне двоюродным братом. Я неспроста сейчас вспоминаю эти подробности моей родословной. По правде говоря, я испытываю нынче невероятный подъем сил. И нет, сэр, виной тому не солнце и не морской воздух. Я смакую эти чувства, которые для меня в новинку. Никогда ранее я не испытывал подобного счастья.
– Что за дьявольскую ахинею ты несешь?
– Я горжусь своей семьей, – заявил Хорн Фишер.
Гарольд Марч, казалось, был настолько поставлен в тупик, что не мог даже рта открыть, лишь глядел на приятеля круглыми синими глазами. Фишер откинулся на спинку кресла в своей обычной ленивой манере и с улыбкой продолжал:
– Дружище, давай начистоту. Ты прав: я всегда все знал о моей несчастной родне. Но позволь в свою очередь спросить тебя: неужто ты веришь, что Эттвуд все это время не знал того же самого? И неужто ты веришь, что он не знал о твоей репутации честнейшего человека, который возвысит свой голос, как только ему представится шанс? Так почему именно сейчас, после стольких лет, Эттвуд спустил тебя со сворки, точно пса? Мне известен ответ; мне очень многое известно… слишком многое. Именно поэтому, как я уже имел честь заметить, я наконец-то горжусь своей семьей.
– Что за?.. – повторил Марч куда тише.
– Я горжусь лордом-канцлером, ибо он заядлый игрок. Горжусь министром иностранных дел, ибо он алкоголик. Горжусь премьер-министром, получающим мзду за каждую сделку, – убежденно заявил Фишер. – Я горжусь ими, поскольку они все это совершили, и в любой момент могут быть разоблачены, и знают, что в любой момент могут быть разоблачены, но продолжают решительно стоять на своем. Снимаю перед ними шляпу, ведь они не подчинились шантажу и отвергли возможность ради собственного спасения уничтожить свою страну. Я приветствую их, как если б они собирались с честью погибнуть на поле боя.
Помолчав, он добавил:
– А в бой придется идти скоро, и отнюдь не только в метафорическом смысле. Мы так долго шли на поводу у иностранных заемщиков, что сейчас остается лишь сражаться – или же пойти ко дну. А о том, что мы идем ко дну, начинает подозревать даже простой люд, причем даже простой люд из сельской местности. Вот в чем кроется причина прискорбных инцидентов, отраженных в газетах.
– И в этом кроется причина гонений на азиатов? – спросил Марч.
– Причина гонений на азиатов, – отвечал Фишер, – кроется в том, что финансисты завезли в страну китайских рабочих, прекрасно осознавая, что это доведет наш рабочий люд и наших крестьян до разорения и голодной смерти. Бедолаги-политиканы – они делали уступку за уступкой; однако сейчас от них требуют уступки, равносильной прямому приказу уничтожить нашу бедноту. И если мы не будем сражаться сейчас, то нам не придется сражаться уже никогда. Экономику Англии можно довести до полного разорения за неделю. Но мы собираемся сражаться. Не удивлюсь, если через неделю нам предъявят ультиматум, а через две случится иностранное вторжение. Малодушие и коррупция, имевшие место в прошлом, безусловно, связывают нам руки. В западных графствах кипят нешуточные страсти, особенно если дело касается военных действий. Предполагается, что ирландские полки по новому договору обязаны поддержать нас, но они взбунтуются – особенно если этот дьявольский кули-капитализм
[82] распространится и в Ирландии. Впрочем, мы призваны остановить это; и если вовремя принести им весть о правительственной поддержке, то ко времени высадки вражеских войск они вполне способны вновь перейти на нашу сторону. Вся моя бедная старая гвардия наконец-то собирается встать под ружье. И поскольку в течение полувека они провозглашались образчиками для подражания, а их грешки замалчивались, то само собой, что стоило им впервые в жизни повести себя, словно настоящие мужчины, как все тут же выплыло наружу. Говорю тебе, Марч: я знаю всю их подноготную, и я знаю, что сейчас они ведут себя, как герои. Каждому из них полагается памятник, на пьедестале которого следует выбить слова одного из благороднейших мятежников времен Великой французской революции: «Que mon nom soit fletri; que la France soit libre»
[83].
– Господи, помилуй! – вскричал Марч. – Мы когда-нибудь продеремся сквозь дебри твоих аргументов и контраргументов?
После короткого молчания Фишер тихонько ответил, глядя другу прямо в глаза:
– Так ты полагал, в дебрях душ моих родственников нет ничего, кроме зла? – Голос его звучал мягко. – Ты думал, что в глубинах тех морей, куда забрасывал меня рок, я не нашел ничего, кроме отбросов? Поверь мне: пока ты не узнаешь о человеке самое худшее, тебе не понять, как он может быть прекрасен. Читая в странных человеческих душах, не следует судить их, основываясь на том безупречном, но увы, неживом идоле, который выставляется напоказ всему миру. Да, идол ни разу не волочился за женщинами, ему неведомо значение слова «подкуп»… Но вести себя достойно можно даже во дворце, и при счастливом стечении обстоятельств вести себя достойно можно даже в парламенте. Истина едина как для этих богатых дураков и мерзавцев, так и для каждого из бедняков, промышляющих разбоем или карманными кражами: одному Богу ведомо, как они старались остаться хорошими людьми. Одному Богу ведомо, как долго может спать совесть и попытается ли человек, потерявший стыд, все же спасти свою бессмертную душу.
Вновь воцарилась тишина. Марч сидел, уставившись на столешницу, а Фишер смотрел на море. Внезапно он вскочил и с обретенной недавно живостью, граничащей с агрессивностью, схватил шляпу и трость.
– А знаешь что? – воскликнул он. – Давай-ка заключим сделку, старина! Прежде чем ты начнешь свою загонную охоту на деньги Эттвуда, поезжай со мной да поживи с недельку с нами. Своими глазами поглядишь, чем мы на самом деле занимаемся. Под «нами» я подразумеваю кучку верных, ранее известных как «группа влиятельных лиц», а в нынешних обстоятельствах чаще именуемых «списанным товаром». Всего лишь впятером мы организуем национальную оборону и латаем в ней дыры, а место нашей постоянной дислокации – заброшенная гостиница в графстве Кент. Поехали, поглядишь, что мы делаем и что еще должно быть сделано, и воздашь нам по делам нашим. А потом уже печатай, черт с тобой – говорю это с неизменной к тебе любовью и привязанностью.
