Вот так и случилось, что в последнюю неделю перед началом войны, когда события развивались с необычайной скоростью, Гарольд Марч внезапно стал участником маленькой загородной вечеринки в кругу людей, которых он собирался разоблачить. Жили они (для лиц со столь значительными запросами) очень просто: в окруженной довольно унылым садом гостинице из бурого кирпича, по стенам которой вился плющ. За задним фасадом сад круто взбегал вверх, к дороге, идущей по соседнему холму. Между вечнозелеными деревьями, отбрасывающими столь густую тень, что их следовало бы назвать вечночерными, вела вверх дорожка. Она вся, казалось, состояла из углов и поворотов и то пряталась за деревьями, то вновь выныривала из-под их сени. Вверх по холму там и сям попадались статуи, отличавшиеся свойственной восемнадцатому веку холодной монструозностью, содержавшей в себе так мало красоты. Целый ряд их выстроился вдоль пологого ската холма, образуя коридор, ведущий к заднему входу. Впервые Марч услыхал о них от одного из членов правительства во время первой из бесед; может, потому это и врезалось ему в память.
Сами члены правительства оказались значительно старше, чем Марч ожидал увидеть. Даже премьер-министр больше не выглядел как мальчишка, хотя все еще временами напоминал младенца – впрочем, младенца уже пожилого и почтенного, увенчанного благородной сединой. Он отличался невероятной мягкостью во всем, от речей до манеры прогуливаться, но самое главное в нем было умение казаться спящим всегда и везде. Когда люди, привыкшие, что глаза его все время прикрыты, в полнейшей тишине обнаруживали, что за ними наблюдают, это почти пугало. Впрочем, по крайней мере одна вещь могла заставить старого джентльмена распахнуть глаза, и она единственная во всем мире будоражила ему кровь: это было холодное оружие, особенно восточное. Он часами мог рассуждать о дамасских клинках и арабской манере обращения с мечом. Лорд-канцлер, сэр Джеймс Хэррис, оказался темноволосым, крепко сбитым коротышкой-брюзгой с лицом землистого цвета; это резко контрастировало с роскошным цветком в бутоньерке и забавной манерой одеваться немного шикарней, чем полагалось по случаю. Многим он был известен как светский лев, прожигатель жизни. Оставалось загадкой, как человек, живущий, казалось бы, ради своего удовольствия, получает от жизни так мало этого самого удовольствия. Сэр Дэвид Арчер, министр иностранных дел, был единственным в этой компании, кто пробивался в жизни самостоятельно – и единственным, кто выглядел как аристократ. Он был высоким, статным и поджарым. Борода у него была с проседью, полностью поседевшие волосы сильно курчавились, а два мятежных завитка даже торчали вперед, то причудливо подрагивая, подобно антеннам какого-то гигантского насекомого, то жалобно шевелясь в такт движению клочковатых бровей над усталыми глазами. Министр иностранных дел не трудился скрывать, что сильно нервничает, и не важно, что послужило тому виной.
– Вам знакомо такое состояние души, когда хочется поднять скандал из-за того, что коврик у двери криво лежит? – спросил он Марча, когда они прогуливались вдоль ряда потрепанных статуй по садику за отелем. – Женщины впадают в него, если чересчур перетрудятся; а уж я-то в последние дни работал, как проклятый. Я готов взорваться, стоит Хэррису надеть шляпу набекрень, – ну знаете, эта его привычка выглядеть повесой. Клянусь, когда-нибудь я просто сшибу эту шляпу с его головы! И вон та статуя Британии
[84] тоже стоит не слишком-то ровно. Она наклонилась чуть вперед, словно леди собирается потерять равновесие и упасть. Но она все не падает, черт бы ее подрал! Глядите-ка, ее подперли железным штырем. Не удивляйтесь, если как-нибудь посреди ночи я вытащу из-под нее эту подпорку.
Несколько секунд они шли по тропинке в молчании, а затем сэр Дэвид добавил:
– Забавно все же, как подобные мелочи начинают докучать именно тогда, когда есть смысл опасаться куда более серьезных проблем. И лучше бы нам вернуться и заняться работой.
Хорн Фишер, несомненно, был в курсе и невротического расстройства Арчера, и беспутной манеры поведения Хэрриса. Какой бы ни была его вера в их нынешнюю стойкость, он не злоупотреблял чрезмерно их временем и вниманием. Это распространялось даже на премьер-министра. Последний в конце концов согласился передать важные бумаги, содержащие приказы западным армейским соединениям, на попечение лицу куда менее заметному в обществе, но куда более основательному – дяде Фишера по имени Хорн Хьюитт, выглядевшему как обычный, ничем не примечательный деревенский сквайр. Он, однако, был хорошим военным и состоял при правительстве военным советником. Именно ему было поручено передать наполовину взбунтовавшимся войскам на западе страны все правительственные заверения вкупе с согласованными планами военной кампании. Помимо этого перед ним стояла задача даже еще более важная: проследить, чтобы бумаги не попали в руки врага, который мог явиться с востока в любую минуту.
Кроме военного советника в гостинице находился также полицейский – некий доктор Принс, ранее судебно-медицинский эксперт, а ныне – выдающийся детектив, чьим заданием было охранять собравшихся. Это был мужчина в больших очках и с квадратной челюстью. Выражение его лица без слов предупреждало: этот тип намерен держать рот на замке. Более никто не нарушал добровольного уединения здешних постояльцев, кроме хозяина гостиницы, вспыльчивого уроженца Кента с неприятным лицом, двух-трех его слуг, а также личного слуги лорда Джеймса Хэрриса – молодого шотландца по фамилии Кэмпбелл. Последний обладал каштановыми кудрями и вытянутой угрюмой физиономией, черты которой были крупными, но приятными. Он держался куда солидней, чем его желчный хозяин, и казался единственным знающим свое дело человеком на всю гостиницу.
Спустя примерно четверо суток столь неофициального общения Марч в полной мере проникся своеобразной гротескной величественностью этих неоднозначных персонажей, дерзко противостоявших надвигающейся на них угрожающей тьме, словно бы они были калеками и уродцами, оставшимися защищать городские стены. Все они работали не покладая рук; и его самого появление Хорна Фишера тоже оторвало от написания очередной страницы набросков. Фишер был одет так, словно собирался отправиться в дорогу. Марчу показалось, что его друг бледнее обычного. Спустя миг Фишер закрыл за собой дверь и тихо сказал:
– Что ж, самое худшее свершилось. Или почти самое худшее.
Марч вскочил со стула и вскрикнул:
– Противник высадился?
– Ну, высадки противника стоило ожидать, – хладнокровно отвечал Фишер. – Да, он высадился, но это не худшее, что могло произойти. Хуже то, что даже в нашей крепости для избранных случилась утечка информации. Честно говоря, меня это шокировало, хотя подобное поведение и следует назвать нелогичным. После стольких лет я все еще надеялся найти трех праведников в нашем политикуме. Но мне ли удивляться тому, что их лишь двое?
Помолчав, Фишер снова заговорил, и по его лицу Марч никак не мог определить, сменил ли тот тему или развивает предыдущую:
