Доктор Принс кивнул, однако продолжал внимательно вглядываться в лужи крови и железный штырь. Наконец он произнес:
– Я убежден: за этим всем кроется что-то большее. Возможно, что-то большее кроется и под статуей. Голову даю на отсечение, что кроется. Нас четверо, и вместе мы способны приподнять эту могильную плиту, так сделаем же это!
И они споро взялись за дело. Некоторое время стояла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием, шарканьем и топотом восьми ног, после чего огромное, высеченное из камня подножие статуи отнесли в сторону, и труп, одетый в рубашку и брюки, полностью открылся людским взорам. Очки доктора Принса, казалось, сами уподобились огромным глазам, увеличились в размерах и начали излучать сияние, ибо вместе с телом людским взорам открылось и кое-что еще. Во-первых, бедняге Хьюитту перерезали яремную вену, и разрез оказался глубоким – торжествующий доктор немедля определил, что повреждения наносились острым стальным лезвием, похожим на бритву. А во-вторых, на склоне у подножия статуи почти сразу же обнаружились три сверкающих стальных обломка, каждый длиной около фута. Один из них был заостренным, а другой торчал из богато инкрустированной рукояти или же эфеса. Вне всяких сомнений, это был один из тех восточных ножей, длины которых достаточно, чтобы именовать их мечами, но лезвия странным образом изгибаются наподобие волн. На первом из обломков виднелась пара алых капель.
– Вообще-то я ожидал увидать больше крови, особенно на острие, – задумчиво заметил доктор Принс, – но это, несомненно, орудие убийства. Разрез на горле сделан оружием именно с таким изгибом, и, скорее всего, разрез на внутреннем кармане тоже. Полагаю, варвар, осуществивший злодеяние, сбросил статую, дабы обеспечить противнику нечто вроде роскошных похорон.
Ответа не последовало: Марч, точно загипнотизированный, вглядывался в странные камни, мерцающие на странной рукояти меча. Подобно утренней заре, озарившей кошмарный пейзаж, перед его внутренним взором возникло их истинное значение. Перед ним лежали обломки необычного азиатского оружия, и он помнил, чье имя прочно соединено с любовью к необычному азиатскому оружию. И все же ему показалось неуместным, когда лорд Джеймс внезапно озвучил его тайные мысли.
– Где премьер-министр? – Голос Хэрриса напоминал лай гончей, почуявшей поживу.
Доктор Принс повернулся к нему и блеснул очками. Его и без того угрюмое лицо стало угрюмее, чем когда бы то ни было ранее.
– Я нигде не смог его отыскать, – ответил он. – Я начал поиски сразу же, как только обнаружил, что документы пропали. Ваш слуга Кэмпбелл тоже взялся за это дело и проявил немалую расторопность, но премьер-министра и след простыл.
Воцарилось долгое молчание, а затем Хэррис вновь завопил, но в его голосе прозвучала совершенно новая нотка.
– Ну так больше нет нужды в поисках! – сообщил он. – Вон он идет, вместе с вашим дружком Фишером. Похоже, они выбирались куда-то на небольшую прогулку.
По тропинке действительно шли два человека. Первый из них был именно Хорн Фишер, весь покрытый дорожной пылью. Сбоку на его лысой голове красовалась царапина, словно он влез в куст колючей ежевики. Вторым же был величавый седовласый государственный муж, похожий на младенца, известный своим интересом к холодному оружию и мечникам Востока. Но Марчу удалось лишь опознать их – и только. Ни их внешний вид, ни манера держаться не давали ему ключа к разгадке происходящего вокруг кошмарного безумия. Более того: чем пристальней он вглядывался в них (а они подошли и остановились, чтобы послушать объяснения сыщика), тем больше его изумляло их поведение. Фишер наверняка был опечален смертью дяди, но отнюдь не потрясен ею. Его старший товарищ, казалось, блуждал мыслями где-то очень далеко, и, невзирая на огромную важность похищенных документов, его нимало не заботило преследование сбежавшего шпиона и убийцы.
Хорн Фишер заговорил с Гарольдом Марчем, лишь когда детектив отправился исполнять возложенные на него обязанности – то есть звонить по телефону и писать отчет. Хэррис вернулся в гостиницу – очевидно, к бутылке бренди, а премьер-министр неторопливой походкой удалился к удобному креслу, стоящему в другой части сада.
– Дорогой друг, – произнес Фишер, – я хочу, чтобы ты отправился со мной, ибо больше никому я не доверяю столь беззаветно. Путешествие займет большую часть дня, а то, за чем мы отправимся, нельзя осуществить, пока не падут сумерки, так что по дороге мы успеем основательно все обсудить. Но я хочу, чтобы ты был со мной, поскольку полагаю, что мой час пробил.
Мотоциклы имелись как у Марча, так и у Фишера, так что первую половину дня они провели под неумолчный рев сих некомфортных изобретений, и разговаривать было совершенно невозможно. Сначала они ехали вдоль побережья на восток, но затем, миновав Кентербери, оказались на равнинах восточного Кента. Фишер остановился в приятном маленьком пабе, расположенном близ сонно журчащего ручья, и друзья впервые за этот день присели поесть, попить и поболтать. Стоял прекрасный полдень, в лесу неподалеку распевали птицы, солнце ярко освещало питейные столы и скамьи, но на залитом светом лице Фишера отражалась невиданная дотоле серьезность.
– Прежде чем мы продолжим беседу, – начал он, – я должен кое-что рассказать тебе. Полагаю, ты имеешь на это право. Нам с тобой и ранее случалось видеть нечто загадочное и постигать его суть, так что будет правильно позволить тебе добраться до сути и этой тайны. Но запутанный клубок событий, связанных со смертью моего дяди, я, пожалуй, должен распутывать не с того конца, с какого начал его распутывать наш старый добрый детектив. Если ты пожелаешь, то вскорости я изложу тебе цепочку моих умозаключений, но в данном случае истину я постиг отнюдь не при помощи цепочки умозаключений. Так что сперва я поведаю тебе правду, тем более что мне она известна практически из первых рук. В прошлых делах я не принимал непосредственного участия в событиях, но в данном случае я находился в их эпицентре. Именно я был ядром и стержнем всего происходящего.
В серьезных серых глазах и слегка опущенных веках Фишера скрывалось нечто такое, что потрясло Марча до глубины души, и он в смятении воскликнул: «Я не понимаю!», как делают люди, когда чувствуют, что понимают слишком многое. Более тишину не нарушило ни единого звука, кроме счастливого птичьего гомона, а затем Хорн Фишер негромко сказал:
– Моего дядю убил я. И если тебе нужны детали, то государственные бумаги у него выкрал тоже я.
– Фишер! – приглушенно воскликнул его друг.
– Позволь рассказать тебе все перед тем, как мы расстанемся, – продолжал Фишер. – и позволь мне ради установления истины изложить все так, как в прошлых случаях. Сейчас всех, связанных с этим делом, изумляют два момента, не так ли? Во-первых, как убийце удалось сорвать пальто с мертвеца, когда тот был уже повержен и придавлен к земле тем каменным кошмаром. Вторая проблема куда менее важна и не столь загадочна: почему у меча, которым моему дяде перерезали глотку, лишь самую малость запачкано острие – ведь по-хорошему в крови там должно быть все лезвие. Ну, на первый вопрос я отвечу тебе с легкостью: Хорн Хьюитт снял пальто перед тем, как был убит. Более того – он снял пальто именно для того, чтобы быть убитым.
