Однако моя миссия состояла не в одном этом. Я не только сумел сберечь план защиты страны, но, в основном благодаря счастливой случайности, завладел планами вторжения. Не стану обременять тебя подробностями стратегии, но нам известно, куда противник собирается выдвинуть большую часть своей артиллерии, призванной прикрывать его передвижение. Пусть наши союзники с запада и не успеют перекрыть основное направление вторжения, они все еще способны при помощи дальнобойных орудий накрыть снарядами вражескую батарею. Для этого им нужно всего лишь точно знать, где та находится. Вряд ли им удастся ее обнаружить до тех пор, пока кто-нибудь, находящийся поблизости отсюда, не подаст им сигнал. Впрочем, я полагаю, что этот кто-то… найдется.
С этими словами Фишер поднялся из-за стола. Друзья вновь уселись на мотоциклы и помчались на восток сквозь сгущающиеся вечерние сумерки. Полосы неспешно плывущих по небу облаков повторяли изгибы окружающего путников пейзажа; на горизонте отцветали последние краски дня. Последняя гряда полукруглых холмов удалялась все дальше. Внезапно вдалеке замаячила линия прибоя – совсем не та ярко-синяя, которую они наблюдали с солнечной веранды, но укутанная зловещей фиолетовой дымкой жутковатого темного оттенка. Здесь Хорн Фишер вновь сошел с мотоцикла.
– Оставшийся путь мы должны пройти пешком, – сказал он, – а последний его отрезок я должен миновать в одиночку.
Наклонившись, Фишер принялся отвязывать от мотоцикла некий предмет, который всю дорогу возбуждал любопытство его спутника, пусть даже его внимание и было постоянно занято более загадочными тайнами. Более всего эта штуковина походила на несколько длинных кольев, связанных вместе и завернутых в бумажную упаковку. Фишер зажал конструкцию под мышкой и пошел, высматривая дорогу через торфяники. По мере того как они двигались по направлению к зарослям низкорослых деревьев, земля под ногами становилась все ухабистей. Быстро темнело – с каждым мигом ночь все более властно вступала в свои права.
– Нам не следует больше разговаривать в полный голос, – сообщил Фишер. – Я шепну, когда тебе следует остановиться. Не пытайся последовать за мной, ты лишь испортишь представление. Там, где один рискует головою, беда случится, коль полезут двое.
– Я бы последовал за тобой куда угодно, – ответил Марч. – Но если ты считаешь, что мне лучше будет остановиться, я сделаю, как ты скажешь.
– Уверен, что ты так и поступишь, – тихим голосом промолвил его друг. – Тебе одному во всем мире я могу полностью довериться.
Прошагав еще немного, они оказались у подножия то ли большого холма, то ли могильного кургана, исполином вздымающегося на фоне темного неба. Фишер подал знак остановиться. Он нащупал руку своего спутника и в порыве нежности сжал ее, а затем рванулся вперед, во тьму. Марч едва-едва мог различить его фигуру, крадущуюся в тени холма, потом потерял ее из виду и вновь заметил уже на другом холме, находящемся в паре сотен ярдов. Перед ним стояла странная конструкция, сложенная, по-видимому, из двух поставленных вертикально прутьев. Он наклонился над ней, мелькнула вспышка пламени, а в голове Марча всплыли школьные воспоминания. Теперь он понял, что перед ним ракетница. Нелепые, заставляющие покраснеть воспоминания все еще владели его душой, когда послышался жуткий, но знакомый звук: миг спустя ракета покинула свой станок и отправилась в бескрайнее небо, словно нацеленная прямо на звезды сияющая стрела. Марч внезапно подумал о знаках, предвещающих конец света, и осознал, что глядит на Звезду Полынь, знаменующую Судный день.
Высоко в бесконечном небе ракета зависла над головами и взорвалась алым фейерверком. На миг все вокруг – от моря до полумесяца укрытых деревьями холмов – превратилось в полыхающее рубиново-алым озеро, где все оттенки красного величественны и богаты. Возникло ощущение, что мир купается не в крови, а в вине, что рай земной уже наступил и над ним теперь вечно сияет заря, полная надежды.
– Боже, храни Англию! – В голосе Фишера слышался колокольный перезвон и песнь фанфар. – Лишь на Господа нашего мы уповаем!
Стоило тьме вновь затопить море и землю, как раздался иной звук, точно залаяла свора гигантских собак: это где-то далеко, в ущельях между холмами, заговорили пушки. Над головой у Марча пролетела уже не свистящая ракета, а ревущий снаряд. Он взорвался по ту сторону кургана, оглушая и ослепляя. От ужасающего шума можно было потерять сознание. А снаряды все летели и летели, и вскоре мир заволокло едким дымом, в котором мерцали случайные вспышки и слышались взрывы. Артиллерия западных графств и ирландские полки обнаружили вражескую батарею и сейчас разносили ее на клочки.
Марч, взволнованный донельзя, все вглядывался в беснующуюся стихию, пытаясь отыскать сухопарую долговязую фигуру, стоявшую рядом с ракетным станком. Затем очередная вспышка осветила весь холм. Фишера там не было.
Еще до того, как сияние ракеты исчезло с небес, задолго до того, как на дальних холмах заговорила первая пушка, из замаскированных окопов противника раздался залп из винтовок. Он смел все на своем пути. У подножия холма в густой тени лежало тело, столь же холодное и жесткое, как и жерди, формирующие станок ракеты.
Человек, который знал слишком много, постиг наивысшую истину.
Перевод Валерии Малаховой
6. Поэт и безумцы
Габриэль Гэйл – поздний (но при этом один из самых любимых) герой-«детектив» Честертона. Кавычки тут необходимы: Гэйл не сыщик, не следователь даже в том смысле, в котором таковым можно счесть отца Брауна и Хорна Фишера. Он вообще действует скорее там, где мудрость отступает, а правит… нет, не безумие (и сам Гэйл, и его создатель понимали, как оно опасно, если остается «за старшего»), но некая иррациональность.
Возможно, это связано с родом занятий Габриэля Гэйла: он не только поэт, но и художник. Точнее, художник в первую очередь. А его спутники по литературному пространству… они тоже неоднозначны: некоторые из них благородные чудаки или даже «люди, желающие странного», – но есть и подлинные безумцы, представляющие опасность для себя и других. Впрочем, наибольшая опасность в этом цикле рассказов исходит от тех, кого цивилизованное общество считает здоровыми.
Считается, что цикл состоит из восьми рассказов. На самом же деле их девять, причем первый, совсем короткий, «Только для влюбленных», никогда не переводился на русский язык, а ведь он очень важен для понимания того, кем является Гэйл и какую жизнь он ведет. Впрочем, если этот рассказ самый неизвестный, то «Пурпурная драгоценность», возможно, самый трудный для понимания. Поэтому он тоже нуждается пусть не в первом, но в новом переводе.
Только для влюбленных
Художник Габриэль Гэйл энергично работал над вывеской, предназначенной для гостиницы «Восходящее солнце», когда его внимание привлекло нечто новое, внезапно появившееся в комнате. Этим новым оказалась Диана Вестермейн.
Диана была высокой и темноволосой. Гэйл рассматривал ее чуть дольше и пристальнее, чем допускают правила вежливости, – впрочем, художники, как всем известно, отличаются рассеянностью.
