– Интересно, – сказал вдруг Гэйл, будто внезапно просыпаясь, – как же они разбили статуэтку? Наверняка ее швырнула женщина. Финеас-то вряд ли бы так себя повел, даже пьяный…
Он медленно повернулся и взглянул на непроницаемое лицо секретаря, но больше ничего не сказал, и мистер Флоренс, чуть раздраженный из-за того, что его прервали, продолжил свой рассказ:
– Конечно, я тут же понял, что эти огромные готические башни наложатся на его видения, что он увидит в них венец своих грез и желаний. Не знаю, случайно ли он выбрал именно эту дорогу или же изначально хотел увидеть собор, но ничто вокруг не подходило точнее к его словам о головокружительных высотах и крутых обрывах. Конечно, он тут же снова переключился на безумные метафоры и заговорил о том, как помчится верхом на горгульях и демонах, как спустит свору адских псов гнать небесные ветра. Было уже очень поздно, когда мы наконец добрались до собора. И хотя в Кентербери собор окружен городскими домами, не стоит наособицу, как обычно, но так сложилось, что все ближайшие к нам дома были заперты и безмолвны, и мы стояли в полном уединении, накрытые огромной тенью башни. Яркая луна уже взошла над высокой крышей и сияла в растрепанных рыжих волосах Солта, как тусклый алый нимб. Я смотрел на это грешное сияние, а он все говорил, говорил, воспевал луну, читал строчки из Китса про «лунный свет, преломленный чрез краски витражей». Он твердо вознамерился проникнуть внутрь и осмотреть-таки цветные окна, которые, говорил он, были единственным безусловно прекрасным достижением христианства. Когда же он обнаружил, что собор заперт (что было вполне ожидаемо в столь поздний час), он впал в ярость и начал выкрикивать проклятия священнику, пастве и всему Кентерберийскому приходу. И тут какое-то детское школьное воспоминание вспышкой сверкнуло в его мятущемся разуме, он подхватил с края газона большой булыжник и несколько раз ударил им в двери собора, словно молотом. «Люди короля! Люди короля! Где он, где предатель? Смерть архиепископу!»
«Нет, конечно, не надо убивать преподобного Дэвидсона… – рассмеялся Финеас. – А вот Фому Бекета
[91], конечно, стоило… Господь свидетель – уж он-то пожил! В двух мирах всего достиг. И не единовременно потихонечку в обоих подвизался, как какой-нибудь ханжа. Нет, сначала один, потом другой, и оба бурно, и оба до предела. В турнирах, одетый в пурпур и золото, побеждал рыцарей и стяжал лавры. А пресытился – и стал святым, богатства раздал беднякам, постился, молился и умер великомучеником… Ах, только так и надо! Не одну жизнь прожить, а две! Не удивительно, что у его гробницы происходят чудеса!»
Он отбросил тяжелый булыжник, и вдруг ни капли веселости не осталось в его лице, оно стало грустным и совершенно трезвым, будто высеченным из камня, как лица святых над вратами собора.
«Я тоже сегодня совершу чудо, – произнес он бесстрастно. – После того как умру».
Я спросил, о чем это он, но он не ответил. Стал быстро, сбивчиво благодарить меня за дружескую компанию, сегодня и всегда. Сказал, что пора нам расстаться теперь, потому что его время пришло. Я спросил, куда он собирается, но он лишь загадочно указал пальцем вверх – то ли метафорично собираясь на небеса, то ли практично указывая, что хочет подняться на башню. Но единственная лестница, ведущая вверх, находилась внутри, за запертыми дверями, так что путь на башню был закрыт. Я ему об этом сказал, но он все бормотал: «Я вознесусь… Но не будет чудес у гробницы моей. Ибо тела никто не найдет никогда».
И тут, совершенно неожиданно для меня, он подпрыгнул и ухватился за край каменной кладки над вратами. Подтянулся, ловко ее оседлал, поднялся на ноги – четыре секунды, и он скрылся в глубокой тени стены. «Я вознесусь!» – еще раз донесся до меня его голос с высоты. И все, и стало тихо. Не осмелюсь строить догадки, вознесся ли он наверх в ту ночь. Но могу утверждать одно – вниз он не спустился.
– Вы имеете в виду, – мрачно уточнил Гюнтер, – что вы с тех пор его не видели?
– Я имею в виду, – так же мрачно ответил Флоренс, – что никто на свете его с тех пор не видел.
– И что вы сделали после описанного вами происшествия? – не отставал юрист.
Флоренс смущенно рассмеялся.
– По правде говоря, – сказал он, – я пытался стучаться в двери и окна, я даже пытался привлечь полицейского, но никто мне не поверил. Они говорили, что я пьян (что было правдой) и что спьяну гоняюсь за собственной тенью по церковным крышам. Конечно, прочитав новости в газетах, они поняли, о чем и о ком я тогда говорил… Но той ночью я просто сел на последний поезд до Лондона.
– А что же с машиной? – резко спросил Гарт, и лицо незнакомца озарилось испуганным удивлением.
– Вот же черт! – воскликнул он. – Я ведь совсем забыл про машину бедняги Солта! Мы ее там же у собора и поставили, в проеме между двумя старыми домами. Совершенно из головы вылетело, пока вы сейчас не спросили…
Гюнтер поднялся из-за стола и вышел в другую комнату, слышно было, как он негромко говорит по телефону. Когда он вернулся, мистер Флоренс уже поднял свою круглую черную шляпу и, слегка смущаясь, сказал, что ему пора.
– Я рассказал вам все, что знаю, – заявил он.
Гюнтер проводил его прищуренным взглядом, будто не был так уж уверен в правдивости последнего утверждения. Повернувшись к остальным, он сказал:
– Любопытный фрукт… Определенно любопытный. Но вот вам еще тема для размышления, может быть, интересная, а может, никакого значения не имеющая…
Тут, казалось, он впервые обратил внимание на достопочтенного Джозефа Солта, единственного родственника пропавшего.
– Известно ли вам, мистер Солт, что-нибудь о финансовом положении вашего брата?
– Нет, – кратко ответил торговец, не скрывая своего неудовольствия и неодобрения. – Надеюсь, все присутствующие понимают, что я здесь только из-за семейной чести. Хотелось бы мне верить, что, найдя беднягу Финеаса, мы этой чести поспособствуем. Как вы, вероятно, догадываетесь, у нас с ним не было почти ничего общего, и, по правде говоря, все эти истории в газетах такому человеку, как я, добра мало делают. Люди готовы восхищаться поэтом, глотающим зеленое пламя и улетающим в неизвестность с церковного шпиля, но они два раза подумают, стоит ли покупать обед в лавке его брата-кондитера. Могут решить, что и я зеленым огнем увлекаюсь, может, даже имбирное пиво им разбавляю. А я ведь только-только открыл в Кройдоне кондитерскую лавку, дело для меня новое. И еще, – он потупился, старомодно и мило смутившись, – я собираюсь жениться, обручен с юной леди, скромной и набожной…
Гарт поневоле улыбнулся – очень уж разнилась жизнь братьев. В словах Джозефа был здравый смысл.
