Предоставляю выбор романтикам: они знают лучше. Я не романтик. Я должен быть серьезен и трудолюбив, мне следует изучать факты и говорить сухим голосом исторической науки. И мы действительно должны учитывать возможное влияние этого мелкого, локального эпизода на грядущую историю Англии, Шотландии, Испании, Европы и всего мира. Для начала допустим предположение (вполне аргументированное): поддержка дона Хуана будет столь сильна, что ее окажется достаточно, чтобы вновь утвердить Марию на престоле Шотландии; и, несмотря на неприятный моральный урок, преподанный эдинбургской толпой, в целом, думаю, такая реставрация была бы приемлема для Шотландии. По словам профессора Филлимора, трагедия Шотландии заключалась в том, что она получила Реформацию, не пройдя сперва через Возрождение. И я, конечно, думаю, что в ситуации, когда Мария и южный принц могли непринужденно обсуждать Платона и Пико делла Мирандолу
[103], Джон Нокс
[104] оказался бы немного, как бы это сказать поделикатнее, не на уровне. Но, исходя из предположения о популярности Марии после ее возвращения на трон и о сильной испанской поддержке (а это те два столпа, на которых держится моя фантазия), должен сказать, что такие люди, как шотландцы, сумели бы прожевать сочное мясо Возрождения быстрее, чем кто-либо иной. В любом случае на проблему можно посмотреть с другой стороны: если шотландцы и вправду не занимали видного места в эпоху Возрождения, они чрезвычайно ярко и своеобразно проявили себя в Средние века. Глазго был одним из старейших университетских городов; Брюс был признан четвертым из славнейших рыцарей христианского мира; и Шотландия, а не Англия, продолжила традицию Чосера
[105]. Рыцарственность, пронизывающая все, что имело отношение к тогдашней государственной жизни, даже после столь позорного разлада, несомненно, пробудила бы во всех сторонах благородные воспоминания о славном прошлом.
Сейчас я должен, к сожалению, опустить прекрасную главу из неопубликованного романа, в которой влюбленная пара едет к аббатству Мелроуз (если необходимо, под лунным светом), чтобы воздать почести покоящемуся там сердцу Брюса – и по пути вспоминает (в очень изысканных фразах), как испанские и шотландские копья когда-то бок о бок шли в атаку на сарацинов и как впереди всех, будто стрела, выпущенная из арбалета, летело в битву сердце шотландского короля. Однако этот прекрасный образец художественной прозы не должен отвлекать нас от главного факта: Мария, если уж ей удалось спастись, когда-нибудь станет королевой не только Шотландии, но и Англии. В таком случае Север, возможно, будет особо склонен вспомнить все славные деяния Средних веков. Может дойти даже и до того, что шотландцы сумеют вспомнить смысл слова Холируд
[106].
Дон Хуан умер, пытаясь мериться неуступчивостью с голландскими кальвинистами, примерно за десять лет до похода Непобедимой Армады, и, сколь я ни восхищаюсь им, мне остается только радоваться, что он это сделал. Я не хочу, чтобы моя романтическая (признаюсь) мечта о спасении им Марии Стюарт была замутнена переплетением с этим всем известным столкновением народов, в котором я как англичанин должен сочувствовать Англии, а как противник империализма – быть на стороне меньшей нации. Но можно ли сказать, что для англичанина ни при каких обстоятельствах неприемлем сюжет романа, в котором вся политика, проводившаяся при жизни Елизаветы, оказывается низвергнута благодаря тому, что испанский принц возвел на опустевший английский трон шотландскую королеву – и тем самым, в каком-то смысле, частично достиг цели, оказавшейся непосильной для Армады? «Сокрушительный вопрос!» – отвечу я: сокрушительный для того, кто его задает. Пусть он просто сравнит то, что могло случиться, с тем, что случилось. Мария была шотландкой? Мы пережили правление короля-шотландца в лице ее сына. Дон Хуан был иностранцем? Мы подчинились иностранцу после того, как изгнали внука ее сына. Мария была англичанкой в той же мере, что и Яков I. Дон Хуан был таким же англичанином, как Георг I. Дело в том, что какую бы политику ни диктовала наша островная религия (или то, что мы ей называем), она, безусловно, не спасла нас от иностранной иммиграции или даже от иностранного вторжения. Некоторые скажут, что мы не могли принять испанца после того, как недавно сражались с испанцами. Но мы ведь приняли на престол голландского принца после того, как недавно сражались с голландцами. Блейк и Дрейк могли бы посетовать, что их победы были отменены, а мы в итоге позволили новой метле ван Тромпа вымести не только английские моря, но и английскую землю
[107]. За целое поколение до того, как Георг I явился из Ганновера, Вильгельм Оранский прошел через Англию военным маршем из Голландии – не один, а с захватнической армией. Если дон Хуан действительно прибыл бы во главе Непобедимой Армады (а уязвимость такой Армады часто проявляется лишь во время отступления), он вряд ли мог бы еще больше нас унизить.
Но, конечно, я чувствителен в вопросах патриотизма; это правда – я к нему гораздо более чувствителен, чем кто-либо в те дни. Воинствующий национализм – относительно новая религия, а то, о чем думали люди той эпохи, было старой религией. Для них действительно было очень важно, что голландец Вильгельм был кальвинистом, а дон Хуан был католиком, и что, независимо от того, кем был Георг I (а он был почти никем), он не был папистом. Это подводит меня к гораздо более важной части моих фантазий о том, чего никогда не было. Но те, кто ожидает, что я разражусь богословскими громами и молниями анафем, в данном случае будут неприятно удивлены. У меня нет ни намерения, ни желания ввязываться в споры о конфликте между Лютером и папой Львом Х, а тем более о правоте или заблуждениях новых сект, поднимавшихся на Севере. Мне не нужно это делать по очень простой причине: в данном случае я вообще не думаю, что мы должны быть так уж озабочены событиями, происходившими тогда на Севере. Я считаю, что нам следовало бы занять гораздо более твердую позицию по поводу того, что происходило на Юге – а тем более на Востоке. Все взгляды были прикованы к гораздо более судьбоносной битве, которую предстояло выдержать нашей цивилизации, и героем этой битвы был дон Хуан Австрийский.
