4. Я в отчаянии. Мой сад растет слишком медленно. Зимы в горах суровые, лето и весна короткие и сухие, а почва в саду скудная, под слоем земли много мусора. Прежний хозяин участка построил дом и продал мне его; ему пришлось смешивать землю с мусором, и всякий раз, когда я копаю клумбу или ямку, чтобы посадить дерево, натыкаюсь на крышки из-под бутылок, куски цемента, провода и обломки пластика. Я бы мог воспользоваться множеством удобрений, и хотя мои деревья невысокие, я люблю их такими, какие есть. Корням некуда расти; под тонким слоем почвы, который мне удалось устроить поверх мусора, известняк и спрессованная глина, поэтому большинство из деревьев так и останутся карликовыми, красивыми, как экзотический бонсай, но недоразвитыми во всех отношениях. Ночной садовник рассказал мне, что ученый, изобретатель современных азотных удобрений, немецкий химик по имени Фриц Габер, был первым создателем оружия массового поражения – хлора, который распыляли над окопами в Первую мировую войну. Зеленоватый яд убил тысячи людей, бесчисленное количество солдат царапали себе горло, а газ пузырился у них в легких, они захлебывались в собственной слизи и рвоте. Однако удобрение, которое Габер получил из азота – газа в составе атмосферы, спасло сотни миллионов людей от голода и до сих пор кормит перенаселенную планету. Сегодня азота полным-полно, но в прошлые века за экскременты летучих мышей и птиц велись настоящие войны, грабители разоряли могилы фараонов не в поисках золота и драгоценностей – им нужен был азот из костей мумий фараонов и двух тысяч рабов, захороненных вместе с ними. По словам ночного садовника, индейцы мапуче перемалывали скелеты врагов и удобряли этим порошком свои хозяйства; на земле работали всегда по ночам, когда деревья спят глубоким сном. Они верили: некоторые деревья, особенно корица и араукария, могут увидеть душу воина, похитить ее сокровенные тайны и передать их через корни дальше по лесу туда, где бледные грибницы начнут шептаться с корнями растений, сплетничая о нем и пороча его репутацию. Воин утратит свою личную жизнь, о ней узнают, она окажется на виду у всего мира, и тогда он начнет медленно увядать, сохнуть без видимой на то причины.
5. Этот городок устроен очень странно. Неважно, каким путем идешь, – все дороги неизменно ведут к клочку леса на краю низины. Только этот клочок уцелел после разрушительного пожара, который стер с лица земли бо́льшую часть местности в конце девяностых, угрожая погубить и сам городок. Огонь бушевал, пока не поглотил всё. Он погас, когда нечему уже было гореть. Лес, простоявший нетронутым более двухсот лет, исчез за две недели. Лес был в основном хвойный, некоторые эндемики исчезли навсегда, остался только этот оазис в миниатюре. Его дикая необузданная природа очень выделялась на фоне стриженых лужаек и ухоженных садиков. Этот кусочек леса манит меня, как магнит, тянет вниз, на старую дорогу, которая ведет к пруду. Я мог гулять здесь целыми днями напролет в полном одиночестве, потому что местные сюда не ходят, сам не понимаю почему, а приезжие, зажиточные семьи, которые снимают дома на лето, появляются крайне редко, в основном осматривают лесок издалека или проездом. В самом центре есть небольшой грот, выдолбленный в скале. Ночной садовник рассказал мне, что много лет назад в городке был питомник, а хозяин хранил семена у входа в грот, в полной темноте. Сейчас грот пустует. Туда ходят только подростки и оставляют там упаковки от презервативов, да туристы – а я убираю за ними грязную туалетную бумагу. За леском пруд; там, на берегу небольшого водоема, отдыхают семьи. Он искусственный, больше похож на заводь, чем на настоящее озеро, но выглядит как настоящий – даже десяток уток выращивает там свое потомство. Краснохвостый сарыч обходит пруд с южного берега, а белый журавль обитает на противоположном, более тенистом и заболоченном. В летние месяцы ручьи, питающие пруд, журчат и поют, но потом высыхают, их русла зарастают сорняками и пропадают, как будто и вовсе их не было. Пруд не замерзает зимой вот уже несколько десятилетий. Я слышал, в последний раз, когда пруд замерзал, один мальчик провалился под лед и утонул; было это, когда Пиночет только пришел к власти. Имени мальчика никто назвать не смог. Может, это всего лишь байка, выдуманная, чтобы дети не подходили к пруду по ночам; она выжила несмотря на то, что погода изменилась и водоем больше не замерзает.
Городок основали европейские иммигранты. Здесь совершенно чужая атмосфера – в других частях страны такого не увидишь, хотя в некоторых городах можно встретить голубоглазых девочек со светлыми волосами, играющих с нашими, такими похожими друг на друга, метисами, родившимися от браков между испанцами и мапуче. Городок построили как убежище, скрытое высоко в горах. Что меня всегда удивляло в Чили, так это наша нелюбовь к горам. Мы там не живем. Анды – как шпага, врезавшаяся нам в хребет, однако мы не замечаем ее одноглазые вершины, селимся на побережье или в долинах, словно у всей страны разом началось головокружение, мы все разом стали бояться высоты и не можем наслаждаться самым величественным видом окружающего пейзажа. Всего в часе езды отсюда, там, где съезжаешь с трассы на неасфальтированную дорогу, что карабкается в горы, стоит огромная военная часть. Дом, что я купил, построил отставной военный. Я поискал информацию о нем из чистого любопытства и нашел несколько газетных статей, в которых его обвиняют в исчезновении нескольких политических заключенных во время диктатуры. Я видел его дважды: когда он показывал мне участок и когда мы подписывали бумаги. Я узнал не сразу, хотя и догадался, что старик тяжело болел. Не прошло и года, как он умер. Ночной садовник говорил мне, что того человека все ненавидели. Он ходил по городу, не расставаясь со своим служебным револьвером, и никогда не платил рабочим за ремонт в доме. Когда мы переехали, в одной из комнат на столе я нашел гранату без бойка. Никак не могу вспомнить, что я с ней сделал.
6. Ночной садовник был математиком и теперь говорил о своей страсти, как бывшие алкоголики о выпивке: с нежностью и страхом. Он рассказал, что его карьера началась блестяще, но он бросил науку, познакомившись с работами Александра Гротендика, настоящего гения, совершившего революцию в геометрии в семидесятые годы, чего не происходило со времен Евклида. Потом в сорок лет, в зените международной славы, он ни с того ни с сего отрекся от математики, оставив после себя уникальное и ошеломляющее наследие, эхо которого до сих пор раздается по всем направлениям этой науки, хотя сам автор отказался обсуждать свои открытия с кем-либо и запретил даже просто ссылаться на них до самой своей смерти, а умер он более сорока лет спустя. Как и ночной садовник, прожив полжизни, Гротендик оставил дом, семью, работу и друзей и, подобно монаху, укрылся где-то в Пиренеях. Это как если бы Эйнштейн бросил физику, открыв теорию относительности. Или Марадона поклялся бы никогда не касаться мяча после победы в Кубке мира. Решение ночного садовника стать затворником лишь отчасти связано с его восхищением Гротендиком. Он пережил тяжелый развод, остался ни с чем, отдалился от единственной дочери, у него диагностировали меланому, однако мой собеседник повторял: какими бы болезненными ни были события его жизни, они блекнут перед одним внезапным откровением. Вовсе не атомные бомбы, компьютеры, биологическое оружие или климатическая катастрофа, а простая математика меняет мир до такой степени, что совсем скоро, всего через пару десятков лет максимум, мы не сможем понять, что значит – быть человеком. Мы и прежде не понимали, сказал он, только теперь всё становится хуже. Мы умеем расщеплять атомы, как завороженные смотрим на свет, умеем предсказывать апокалипсис с помощью нескольких уравнений, каракулей и оккультных символов, не понятных ни одному нормальному человеку, хотя бы он и мог распоряжаться своей жизнью до мелочей. И так не только с обычными людьми. Даже ученые больше не понимают мир. Взять хотя бы квантовую механику. Жемчужина нашего вида, самая точная физическая теория, самая изящная и широкая из тех, что когда-либо создал человек. Она стоит за интернетом и превосходством наших мобильных телефонов, обещает наделить нас властью над вычислениями, сравнимую с божественной. Она до неузнаваемости изменила наш мир. Мы знаем, как пользоваться ею, она работает каким-то чудесным образом, и всё равно ни одна душа на планете, ни живая, ни мертвая, не понимает ее по-настоящему. Парадоксы и противоречия квантовой механики не укладываются ни в одной голове. Она будто свалилась на Землю, как астероид из космоса, а мы ползаем вокруг него на карачках, как обезьяны, играем с ним, бросаем в него камни и палки, но так и не можем понять по-настоящему.
