Мэри, однако, не находила дом сестры для себя столь же уютным. Она была благодарна за приглашение остаться, но почему-то никак не могла почувствовать себя в своей тарелке. Любезность Джейн и ее доброта не успокаивали Мэри. Было что-то отстраненное в той благожелательности, которую старшая сестра даровала в равной степени тем, кто ее заслуживал, и всем прочим. Это было замечательное качество, однако такая щедрость распространялась на всех, потому Мэри понимала, что особой теплоты в чувствах Джейн нет. Самые глубокие чувства та приберегла для мистера Бингли и Лиззи – только им был открыт доступ к ее сердцу, и Мэри знала, что для нее там места не будет никогда. Это знание делало зависимость Мэри от сестры даже более невыносимой, чем если бы между ними существовала более сильная привязанность.
Однако, по ее мнению, она могла бы вынести это, не находись постоянно в доме Кэролайн Бингли. В этой даме не было ни обаяния, ни приветливости ее брата – она всегда отличалась гордым, обидчивым нравом, но разочарование испортило ее еще больше. Насколько Мэри убедилась на балу в Незерфилде, чувства Кэролайн к мистеру Дарси были достаточно сильны и она надеялась когда-нибудь заполучить его для себя. Это было и без того жестокое унижение – видеть, что предпочтение отдано другой женщине; но потерять его из-за Элизабет Беннет, которая не обладала ни состоянием, ни семьей, ни друзьями, которые могли бы хоть как-то показать ее в выгодном свете, казалось нестерпимым. В результате Кэролайн Бингли была в равной мере несчастна и разозлена, но, поскольку выместить свое разочарование на миссис Дарси не представлялось возможным, она решила утешать себя, нанося оскорбления ее сестре.
Она не приступила к выполнению своей миссии, пока не посчитала, что со дня смерти мистера Беннета прошло достаточно времени, поскольку даже в таком деле следовало соблюсти некоторую деликатность. Однако, удовлетворившись кратким сроком своей амнистии, мисс Бингли стала неумолима. Имея опыт в искусстве оскорблений, она точно знала, как причинить боль лишь парой хорошо подобранных слов, которые Кэролайн всегда произносила с улыбкой. Начала она со стиля Мэри, что представлял собой весьма очевидную мишень, которой мисс Бингли тем не менее не пожелала побрезговать.
– Как приятно, – заметила она однажды за чаем, – видеть молодую женщину, у которой хватает мужества бросать вызов моде или самой человеческой природе. Ибо большинство из нас настолько глупы, что хотят выглядеть настолько хорошо, насколько это только возможно. Я воздаю вам честь, мисс Беннет, как примеру для всех нас.
Мэри не нашлась, что ответить, и опустила голову, не в силах выдержать жесткий, непоколебимый взгляд мисс Бингли. Потеряла она дар речи и тогда, когда, несколько дней спустя, Кэролайн с очень лукавым выражением лица попросила оказать ей честь советом. Подруга, недавно нанявшая гувернантку, попросила ее подыскать подходящую портниху – «ту, чьи доходы говорят о ней больше, чем ее вкус». Мисс Бингли была уверена, что Мэри знает именно такую швею. Исчерпав тему внешности, сестра мистера Бингли обратилась к книгам Мэри, беря их в руки и зачитывая заглавия таким напыщенным тоном, что и они, и их читательница выглядели самым нелепым образом.
– Лишь величайшая осознанность может вознести нас до того, чтобы бросать вызов подобным работам. Или отсутствие каких-либо занятий и развлечений. Ученость, без сомнения, прекрасная вещь, но я не уверена, что хотел бы приобрести ее ценой всех своих социальных привилегий.
Все это продолжалось и продолжалось. Мэри терпела со всей покорностью, на какую только была способна. Иногда она осматривалась по сторонам, гадая, не слышал ли кто-нибудь еще насмешек мисс Бингли, но та произносила все речи таким тихим и доверительным тоном, что никто, казалось, не обращал на них внимания. Миссис Беннет в целом редко замечала Мэри, а Джейн казалась такой счастливой, что ничто неприятное не могло пробить стену ее удовлетворенности. Только раз Мэри поймала неодобрительный взгляд, брошенный мистером Бингли на сестру после того, как она сделала в его присутствии особенно нелестное замечание. Однако его немой упрек не только не исправил ее поведения, но еще и побудил приложить больше усилий, чтобы его скрыть.
Какое-то время Мэри надеялась, что мисс Бингли устанет нападать на нее. Но проходили недели, а энергия и изобретательность ее мучительницы не ослабевали, и Мэри начала задаваться вопросом, сколько еще сможет это выносить. Изо всех сил старалась она не обращать на нее внимания, не замечать и не реагировать на обидные слова. Однако мужество Мэри поколебалось, когда она поняла, что желание мисс Бингли причинить ей боль было гораздо сильнее, чем ее способность этому противостоять.
Однажды вечером, сидя в одиночестве в гостиной и дожидаясь прихода остальных гостей, Мэри поймала себя на том, что с интересом разглядывает пианино, занимавшее там почетное место. Отполированное, оно маняще сверкало, однако прикасались к нему крайне редко. Мэри вообще не могла вспомнить, чтобы слышала, как кто-то пытался играть на нем с момента ее приезда. Она подошла к инструменту и подняла крышку, воображая, как он будет звучать и как будут ощущаться клавиши под ее пальцами. Только когда она села за пианино, ей пришло в голову, что, должно быть, это был тот самый инструмент, на котором она играла, когда отец так унизительно прервал ее выступление на балу у мистера Бингли. Дрожь пробежала по ее телу, когда она вспомнила стыд, который испытала, и безумное желание провалиться сквозь землю. С тех пор перед компаниями Мэри не выступала и полагала, что этого уже больше никогда не произойдет. Она легко провела пальцами по клавишам и зажала одну-единственную ноту. Фортепиано было отлично настроено. На мгновение Мэри помедлила. Ужас того вечера снова всплыл в ее памяти. Но она так давно не играла, особенно на таком прекрасном инструменте. Фортепиано так и влекло ее – клавиши были такими гладкими и удобными, – желание играть захлестнуло ее. Не успев что-либо осознать, Мэри наполнила воздух зала шотландскими мотивами, играя со всей страстью, совершенно не похожей на ее обычный отточенный стиль. Это была композиция, которая решила ее судьбу в ту ужасную ночь, когда мистер Беннет не дал сбыться столь многим ее надеждам. Она не выбирала пьесу сознательно, но, поняв, что исполняет, уже не смогла прерваться, а страстно повела композицию к завершению. Затаив дыхание, когда закончила, Мэри утонула в эмоциях, которые пробудила в ней музыка. Только немного успокоившись, девушка подняла глаза от клавиш и увидела Кэролайн Бингли, стоявшую у двери. Невозможно было сказать, как долго она там пробыла. На лице ее застыла ледяная, льстивая улыбка.
– Прошу вас, не говорите, что я успела только к завершению. – Мисс Бингли подошла к фортепиано с веером в руке и притворно застенчивым выражением лица. – Или, может быть, вы боитесь, что уже достаточно нас порадовали?
Глаза Мэри наполнились слезами. Она не могла произнести ни слова, но встала и поспешила к двери. Проходя мимо, она мельком увидела лицо мисс Бингли, которое оживилось от осознания, что наконец-то найдено самое больное место для удара.
Побежав наверх в свою спальню, Мэри поняла, что больше не может жить у Джейн. Ее нрав не был достаточно крепок, чтобы отражать злобу Кэролайн Бингли, и она понимала: если останется, то скоро привыкнет к ее нападкам, с каждым днем все больше примиряясь с ее ударами, пока не решит, что лучшего она не заслуживает. Нет, она не позволит мисс Бингли превратить ее в запуганную жертву. Если она не готова сражаться, то должна была отступить, и сделать это быстро. Пемберли был недалеко. Почему бы ей не написать Элизабет и не попросить разрешения провести у них какое-то время? Чем больше Мэри об этом думала, тем больше ей нравилась эта мысль. Пемберли защитит ее от издевательств мисс Бингли, предложит ей тихую гавань, где она сможет зализать раны и прийти в себя. Но, возможно, подумала Мэри, это могло дать ей гораздо больше. Там она, возможно, найдет в себе мужество наконец-то встретиться лицом к лицу со страхами, которые с каждым днем тревожили ее все сильнее. Что будет с ней теперь, когда мистера Беннета больше нет? Где она будет жить? Что она будет делать? Эти вопросы были так мучительны и вызывали в ней столь сильную тревогу, что Мэри не позволяла себе размышлять о них после смерти отца, загоняя их в дальние уголки сознания, откуда они иногда появлялись, чтобы дразнить ее. Например, ночью, когда она не могла заснуть после особенно болезненной стычки с мисс Бингли или обеда с матерью. В Пемберли, освободившись от этих раздражающих ее факторов, Мэри могла бы приобрести достаточное спокойствие и рассудительность, чтобы прямо ответить себе на вопрос о своем будущем. И, возможно, Элизабет поможет ей в этом. Сейчас сестра была счастлива – безумно влюблена, судя по всему, что Мэри видела и слышала. Бесспорно, Лиззи не пожалеет немного времени, чтобы оказать помощь и дать совет сестре, которая сама была так далека от подобного блаженного состояния. Совсем скоро Мэри убедила себя, что так будет лучше. Так как она не смогла придумать ничего другого, то решила не спускаться к ужину, а взяла перо и тут же начала писать письмо Элизабет.
